Вам останется или поверить, или вновь осведомиться у враля: каким образом он, не зная никакого языка, кроме русского, мог столько времени путешествовать по Америке, хотя бы и Южной.

— Видите ли, — с той же вежливой улыбкой ответил добросовестный враль, — я научился языкам нескольких местных племен, главным образом племени тхлокоа, и объяснялся на их наречии…

— А как это? — негодующе спрашиваете вы, чувствуя, что никто из присутствующих не может бегло объясняться на этом мало распространенном языке.

— Как? Да очень просто. Например, я люблю вас — будет: ткой нго пьянга. Дай мне хлеба — кри прука волим… У них даже стишки есть такие забавные:

Каира тика паи миа

Таи диун кали сиа.

Милые стишки… Я много таких знал…

Такого лгуна вы не поймаете. Конечно, если бы здесь присутствовал отец лгуна, который бы мог документально доказать, что все скитания по Америке ограничивались одной поездкой в соседний губернский город для сдачи эк-310

заменой, — может быть, лгун был бы посрамлен, но при отсутствии точных данных никто не усомнится в его словах…

Место действия всех рассказов добросовестного лгуна всегда носит в себе зачатки мистицизма. Если это улица— то обязательно без фонарей и такая маленькая, что у нее нет даже собственного названия, если это городок, то настолько затерянный, что трудно даже сказать, сохранился ли он теперь, в наше бурное время…

Когда добросовестный лгун говорит о литературе, он только делает намеки на то, что не все рассказы одного известного писателя написаны вполне самостоятельно и что было время, когда этот писатель не гнушался подписывать своим именем произведения кой-кого другого…

* * *

Совсем другой характер носит ложь враля недобросовестного. Эти люди работают, как неопытные воришки, влезающие днем через форточку квартиры первого этажа за бронзовым пресс-папье с письменного стола…

Только что кончив рассказывать о том, что всю прошлую неделю он пролежал в белой горячке, которая явилась прямым следствием желудочного катара и тяжелой любовной драмы, недобросовестный лжец непосредственно приступает к рассказу о том. что с ним произошло третьего дня в Николаевском саду.

— Иду я, вдруг вижу — идет Петр Николаевич, который умер недавно. Всматриваюсь — никого… Целый день очухаться не мог… Все по городу шлялся…

— Извините, — робко спрашивает чей-нибудь голос из угла, — ведь вы в горячке лежали… Даже сами назвали ее белой… Как же вы могли встретить Петра Николаевича?..

Недобросовестный лжец всегда обижается и начинает горячиться:

— Как встретил — как всех встречают… Иду, и он идет…

— А белая горячка?

— Что вы все белая да белая… Он не от горячки умер…

— Кто не от горячки?..

— Как кто? Петр Николаевич… Служит преспокойно в банкирской конторе… А вы — горячка…

— Так почему же он исчез?..

— Я почему знаю?.. Говорю вам, что всю прошлую неделю пролежал…

Свидетелей недобросовестный лжец не кидает, а, наоборот, старается привлечь самых спокойных и пользующихся доверием людей.

— Вы знаете, — пониженным шепотом рассказывает он где-нибудь в углу, — в прошлую субботу я в клубе змею видел. Ползет по полу… Ползала, потом в форточку вылезла. Марью Карловну хвостом задела…

— В субботу? — недоверчиво спрашивает кто-нибудь из слушателей, пытаясь уличить-лгуна. — Да ведь в субботу Марья Карловна у нас в карты играла…

— А что же, — нагло спрашивает в этих случаях недобросовестный лжец, — змеи карт, что ли, боятся?..

— Не карт, а… как же она могла попасть в клуб?..

— Кто в клуб — змея?

— Нет, Марья Карловна.

— Приехала. Очень просто. Сам видел. В белом платье.

— Весь вечер в зеленом сидела…

— Ну, у вас в зеленом, а в клубе — в белом. Очень просто.

— Так как же она уйти могла незаметно?..

— Значит, я вру?

На такую прямую постановку вопроса редко кто возражает, и недобросовестный лжец чувствует себя успокоенным.

Касаясь области литературно-исторической, недобросовестный лжец не щадит неопытных слушателей и защищается авторитетами, как перевернутым креслом.

— Знаете чем навеян гётевский «Фауст»? — задумчиво спрашивает он. — Самой простой ссорой автора с Метерлинком. Вот вам и знаменитости…

— Позвольте, ведь Гёте жил в начале одного века… Л Метерлинк…