— Да, как-то так, — махнула моя собеседница рукой, разгоняя дым.

— Можете попробовать, — пожал плечами я, — Самому интересно, что будет.

— Д-даже т-так? — офигела Акрида.

— Мы все — неосапианты, уважаемая Раиса Джумбертовна, — сарказм давался мне всё легче, чем ближе было время концерта, — Так что если вы полагаете, что я с восторгом отношусь к существующему порядку вещей, а также озабочен сверх меры успехом миссии, то вы ошибочно полагаете разницу между мной и вами чересчур большой. Она лишь в том, что я полезен обществу, а вы все — нет. Настолько нет, что вы не стоите даже содержания в психушке. Именно поэтому за такую ерунду как один вояж вам всем обещана столь высокая награда, понимаете? Но иная разница отсутствует.

— То есть, если мы не справимся, откажемся, подведем, помешаем, — спокойно и хрипло проговорил образовавшийся в дверном проеме Рамазанов, — От нас избавятся, так?

— Понятия не имею, — честно ответил я, — Мне всё равно. Есть задание, его надо выполнить. Обеспечение вашей лояльности забота не моя, а вашего же здравого смысла. Если вы все, согласившись на сделку, не сможете придерживаться её условий, то о какой жизни в обществе можно говорить?

— Разумно, очень разумно, — после недолгого молчания заявил башкир, — Ты, Изотов, исполнитель, но ты не наш исполнитель. Значит, наш — кто-то другой. Этот Паша? Или его подруги?

— Или кто-то из вас, — пожал я плечами, — Или кто-то невидимый. Говорю же, мне самому интересно. А моим уверением, что Паша обычный гражданский, а его девочки так вообще припевочки… вы все равно не поверите.

— Мне нужно подумать! — резко сорвалась с места Акрида, едва не снеся успевшего посторониться Слона.

— Всем нам нужно подумать… — зевнул я, — Над своим поведением.

— Цели еще возле Питера есть? — осведомился бывший солдат, собирающийся тоже засмолить.

— Есть, но с ними я справлюсь сам.

— Причина?

— Они просто люди… решившие посетить концерт.

Признаться, этот мрачный разговор отлично разогнал оторопь перед размахом, с каким Никольское готовилось дать старт юлькиному турне. Когда начал подъезжать народ, так я вообще офигел, прекратив даже недовольно ворочаться в новом костюме с гадким галстуком. Зрелище внушало. Школота, пионерия, комсомолия, студентота — автобусами! Очередь автобусов за горизонт! Частники с квадратными глазами, в мыле, привозящие битком набитые машины, в которых людей просто как сельди в бочке! Вон того грузина я уже пятый раз вижу, он, зараза такая, в объезд идёт, скидывая пассажиров аж за квартал!

Море, просто море людей!

Закрыв дверь в свою временную квартиру на замок, я извлек из-под кровати чемодан с ноутбуком. Запустив машинку, ввел пароль, дождался, пока загрузится система, а затем активировал программу, отслеживающую перемещение одного конкретного автомобиля. Запомнив, где он стоит, я вновь высунул жало в окно, фиксируя визуально 412-ый «москвич», мощно зажатый со всей сторон целой прорвой брошенных машин. Отлично. Рано приехали, ценители. Мне на руку.

Вскоре нас собрала та самая Леночка, любящая водить языком у ануса товарища Корно, после чего началось героическое проталкивание сквозь сотни людей к кулисам сцены. Вообще это надо было выполнить давно, но, как всегда, в России нет то говна, то лопаты. Не слишком пылающие позитивными эмоциями по отношению к нам организаторы банально забыли, что в программе есть такое дополнение. И теперь, ведомые отчаянно пыхтящей Леночкой, мы шли в народ, как в море корабли.

И даже пришли.

Теснота, обида, летняя духота, запах пота и духов, толпящиеся злые люди, начальственное рычание дядек и тётек. Целый ряд трехлитровых банок с водой, в которые опущены вечно работающие кипятильники. Тут пьют кофе и курят, тут злятся и нервничают. Пихают всех и каждого, кроме тех, кому на сцену или перед ней, в оркестровую яму. Эти люди — святые и неприкасаемые, даже поддатый барабанщик, отпаивающийся какой-то бурдой. Над ним уже стоит наша бывшая провожатая и имеет ему мозг или его заменитель. Барабанщику пофигу.

Всё это темное, тесное, скученное и потное освещено никем иным, как Палатенцом. Юльке тоже плевать с высоты на всю эту суету, она весело трепется с улетевшими к ней узбекскими феечками. От такого зрелища то и дело кто-то застывает с задранной головой и получает тычок от тех, кто не может пробежать мимо. Слон берет курс на барабанщика, за ним тащатся художник и писательница. Вручаю Паше вяло брыкающуюся Треску и указываю пальцем в ту же сторону. Мол, валите туда и будьте у всех на виду.

Дальше — почти два часа ожидания. Много? Конечно, но учитывая, как тут все из говна и палок, большего ожидать не приходится. Нам тут хорошо, можно хотя бы сесть, покурить, намутить себе кислой и едкой отравы, которую техники хлебают как простую водичку, но называют «кофе». Можно даже подсуетиться к одному из пожилых и бывалых, только что распечатавшему бумажную пачку грузинского чая, от чего и стать владельцем стакана жидкости, исходящего незабвенным духом веника.

Что сказать? Не о такой первой встрече с нормальными советскими гражданами я думал!

Ну вот, дело доходит и до нас. Леночка налетает как ураган, строит всех в ряд, придирчиво оценивает костюмы и степень вменяемости, выдаёт очень понятные и легкие ценные указания, настрого запрещает бухать «пока не выйдем!» и… уносится вдаль, вновь к барабанщику, который подозрительно себя лапает. Девушка успевает первой, выдирает у него плоскую бутылку, а затем, выдав совсем нешуточного леща, призывает одного из молодых техников контролировать этого «забулдыгу». Суета постепенно умирает, Юлька спускается с небес и…