–  Для опыта, - наставительно сказал Петя. - А еще можно вместо искры, чтобы электрическая лампочка горела. Вот такая малюсенькая лампочка.

–  И горит?

–  Горит.

–  Как же она горит?

–  Так и горит. Машину крутят, а она горит.

Гаврик засмеялся.

–  Брешешь!

–  Собака брешет.

–  И ты купишь себе такую машину?

–  Непременно.

–  А гроши?

–  Здравствуйте! Я ему сто, а он мне двести. А сберегательная книжка?

–  Не дадут.

–  Дадут.

–  А вот не дадут!

–  А вот дадут!

И опять начались препирательства. Они, вероятно, так бы никогда и не кончились, если бы вдруг приятели не увидели, что стоят перед большим серым зданием, на котором мелкими золотыми буковками выложено: "Государственное казначейство". "Государственное" - на левом крыле дома, "казначейство" - на правом, а посредине - золотой двуглавый орел.

Оказывается, незаметно для себя Петя и Гаврик пересекли почти весь город.

Так вот он, этот таинственный казенный дом, это могущественное государственное учреждение, где в сводчатых подвалах стоят зеленые кованые сундуки, набитые золотом и ассигнациями, среди которых ходит с пылающим сургучом в руках костлявый старик в зеленом мундире, покрытом орденами и медалями, - сам государственный казначей, хранитель государственных сокровищ.

Приятели нерешительно переглянулись.

–  Ну? - сказал Гаррик, легонько трогая Петю локтем.

–  Что "ну"?

–  Пойдешь?

–  Конечно.

–  А не сдрейфишь?

–  Здравствуйте!

–  Чего же ты не идешь?

–  Сейчас пойду.

–  Брось! Лучше заскочим на тульчу, подберем Моте ботиночки. А сюда когда-нибудь другим разом соберемся.

–  Нет, сейчас.

Сказать по правде, Пете и самому как-то не верилось, что можно немедленно и по первому же требованию получить свои три рубля. Кроме того, было действительно страшновато. Но Петя был ужасно упрям. Ему во что бы то ни стало хотелось настоять на своем.

–  Пошли, - сказал он решительно.

–  А может, не стоит?

–  Ага! Дрейфишь?

–  Кто?

–  Ты.

–  Я?

Гаврик презрительно покосился на Петю. Не говоря ни слова, Гаврик обеими руками взялся за чудовищную ручку дубовой двери государственного казначейства, громадной, как ворота, и потянул ее изо всех сил. Дверь поддалась с большим трудом. Послышался тугой вздох какого-то поршня.

Подбадривая друг друга пинками, мальчики пролезли в щель, и дверь за ними бесшумно захлопнулась.

Они очутились в очень большом, грязном, плохо освещенном вестибюле. Резкий запах мокрого шинельного сукна и керосина слышался в синеватом воздухе. Монотонный гул присутственного места реял вверху.

Швейцар в мундире с зеленым воротником сидел на стуле под вешалкой и пил чай вприкуску.

–  Здравствуйте, - сказал Петя швейцару. - Простите за беспокойство, но дело в том, что я вкладчик. Это - мой товарищ. Мы пришли вместе. Он не вкладчик, но я вкладчик. У меня есть книжка Государственной сберегательной кассы. Вот моя книжка. Посмотрите.

Петя вынул из ранца и показал швейцару сберегательную книжку.

–  Я бы хотел, если можно, получить свой вклад. Это, кажется, где-то здесь. Не можете ли вы мне сказать, куда надо обратиться?

Швейцар не удостоил Петю ни одним взглядом. Он как раз в то время держал перед собой на трех пальцах блюдце и усердно дул, отчего на поверхности жидкого чая образовалась ямка.

Швейцар молча показал большим пальцем через плечо назад, вверх.

Чувствуя себя совсем маленькими, Петя и Гаврик поднялись по узорчатой чугунной лестнице с заслякоченными ступенями и вытертыми перилами.

Они очутились в громадном низком зале, в глубине которого висели два портрета - царя в голубой ленте и царицы в жемчужном кокошнике.

Во всю свою длину зал был разделен деревянным барьером с точеными балясинами. По одну сторону барьера за конторскими столами сидели чиновники, по другую - находилась публика.

Публики было очень много. Она состояла главным образом из стариков и старух, получающих пенсию.

Высокомерные старухи в салопах, ротондах и мантильях, в маленьких шляпках и капорах с лентами сидели на потертых еловых скамейках с решетчатыми спинками. Они сжимали в костлявых руках муаровые ридикюли, обшитые блестками. Они то и дело брезгливо отодвигались от соседей, причем их поджатые сборчатые губы выражали высшую степень отвращения.