— Пес? — удивился Вассерман.

— Мы привезли овчарку для допроса. Если эта большевичка не скажет, где спрятана сабля, то применим собаку, — решил ничего не утаивать Бремк.

Вассерман в ответ промолчал. Ему вспомнились слова фельдмаршала Манштейна: «Я-то здесь при чем? Я военный человек». В памяти всплыла жуткая картина: холм земли, а под ним шевелятся недобитые люди — пленные красноармейцы, матросы, женщины, дети, старики…

Вассерман посмотрел на Перелетного.

«Что заставило его перейти на нашу сторону? Неверие в победу Красной Армии? А может, он трус и не захотел идти на фронт? Или у него есть свои счеты с большевиками? Возможно, родители раскулачены. Может быть, сидел в тюрьме. Но брат рассказывал, что у него университетское образование. Значит, все это отпадает. Очевидно, перешел на нашу сторону из идейных соображений, имея в виду борьбу с Москвой за самостийную Украину. — Хорст усмехнулся. — Фантазия! Никто, никакой фюрер не даст Украине самостоятельности! Ибо это означало бы признать украинцев полноценной нацией. Но такого быть не может! Настоящая нация лишь одна — наша, немецкая!»

— Вы сами видели казацкую саблю, господин Перелетный? — нарушил молчание Вассерман.

— Да, герр оберст! Видел до войны. София Шаблий — моя соседка.

— Брат говорил, что она художница.

— София, скорее, причудливая женщина, влюбленная в цветы. У нее и огорода не было — кругом сплошь цветы: одни зацветают, другие стоят с бутонами и вот-вот расцветут, а третьи вянут. И так с ранней весны до морозов. Она и рисовала эти цветы. Сюжеты брала из украинских народных песен о любви. Никакого самостоятельного мышления.

— Вы говорите о ней, господин Перелетный, в прошлом времени.

— Да, герр оберст. София Шаблий умерла. Сердце…

Надежда Кабина сидела на лавочке под развесистой липой и покачивала на руках уснувшего ребенка.

Рядом с ней сидел, оперевшись руками на автомат, Магер.

Увидев Бремка и Перелетного с полковником, Магер вскочил, застыл по стойке «смирно».

Надежда продолжала качать ребенка, не обращая внимания на подошедших врагов.

— Чего сидишь? — подскочил к ней Перелетный. — Перед тобой полковник немецкой армии. Встать!

— Для меня вы все одинаковы. Все вы палачи, — с безразличием произнесла Надежда.

Вассерман попросил, чтобы ему перевели ее слова. Бремк и Перелетный, перебивая друг друга, перевели. Они думали, что полковник тут же вспыхнет гневом, начнет кричать, топать ногами. Но Вассерман спокойным голосом сказал:

— Надя, где спрятана запорожская сабля? Поделитесь тайной, и мы отпустим вас домой, получите даже награду. Сабля нужна для музея…

Когда Бремк перевел слова полковника, Надежда поправила волосы правой рукой, поддерживая левой спящего ребенка, прижавшегося к ней, как к матери, и тихо сказала:

— Ни про какую саблю я не знаю. Я жила на Десне, а сабля спрятана где-то на берегу Роси. А может, ее партизаны передали уже на ту сторону фронта. У генерала Шаблия была возможность…

Бремк, Магер и Перелетный были удивлены, услышав такое от своей пленницы. Им она всегда отвечала одно и то же: «Я ничего не знаю».

«Неужели на нее подействовал спокойный, доверительный тон голоса Хорста? — подумал Бремк. — Странно…»

— Вы полковник? — вдруг спросила Надежда у Вассермана. — Эсэсовец? Гестаповец? Прикажите им убить меня. Нет больше сил мучиться.

Перелетный перевел слова Калины.

— Я фронтовик, — с гордостью произнес Хорст Вассерман.

— А почему вы не на фронте?

— Я был на фронте. И сегодня еду на фронт. Я танкист. А ваш брат — пограничник, чекист. За Киев ведет бой танковая бригада полковника Майборского. У него есть танки «Капитан Тулин» и «5-я застава», — ответил Вассерман, подчеркивая, что ему многое известно.

— Тогда мы с вами еще большие враги, — сказала Надежда. — Мой брат служил на Пятой пограничной заставе.

— Кто тут кого допрашивает? — не сдержался Бремк. — Говори: где запорожская сабля? — замахнулся он кулаком на Калину.

— Ребенок спит. Устал, бедный. Скажите Бремку, чтобы он не кричал, — обратилась к Вассерману Надежда.

Полковник предостерегающе поднял руку и снова тихим, доверительным голосом спросил:

— Где сабля, Надя?

— Не знаю, — пожала плечами Надежда. — Расстреляйте меня. Хватит издеваться надо мной. Я ничего не знаю.

— Это ваше последнее слово? — повысил голос полковник.

— Последнее. Я не знаю, где сейчас сабля. Мой брат ничего про саблю не говорил.

Вассерман махнул рукой. Бремк понял его. Подскочил к Надежде, вырвал у нее ребенка и, тыча ему в рот конфету, быстро зашагал к бугорку свежей земли, видневшемуся среди деревьев.

— Ты будешь виновата в смерти этого малыша! — крикнул Бремк, оглянувшись. — Не мы, а ты!

Неподалеку от него залаяла собака. Лай доносился откуда-то из-под земли.

Надежда сжалась в комок. «Так вот зачем они привозили собаку в Гуту под Киевом! Люди говорили про какую-то яму. И тут пес воет в яме. Они хотели бросить меня в яму к собаке еще в Гуте, но в это время красноармейцы пошли в наступление…»