— Все рассчитано. Мы отчаливаем за два километра вверх по течению, и при таком ветре нас прибьет прямо к Казачьему. Надо только держать весла на правом борту. Каждый рулевой лодки пришьет на спину клочок белой материи. Для ориентировки…

— Правильно, — кивнул Федор Федосеевич. — Танкисты рисуют на кормах машин белые круги, треугольники, чтобы ориентироваться в темноте. Так и мы сделаем.

Сильченко подошел к другой группе бойцов. Поздоровался. Здесь было много новобранцев, бывших окруженцев, которых уже опалило огнем войны за прошедших два месяца.

Сильченко присел на старое корневище, принесенное половодьем, похожее на огромного осьминога.

— Как настроение, товарищи?

— Нормально, — ответил Гавриленко. — А где сейчас наши бывшие командиры — Колотуха и Живица?

— Хе-хе! — хмыкнул Данила Мостовой, проведя пальцем по небритому подбородку. — Иван соскучился по Живице. Забыл, наверное, как он обозвал его трусом?

— Ты говоришь так, будто сам не боялся, — ответил Гавриленко. — Разве я один?

— Все кинулись в атаку, а ты все еще лежишь и думаешь, как на ярмарке в Ромнах: тут ли отдавать свою драгоценную жизнь или чуть погодя — где-нибудь в Польше, а может, и в Германии…

— Вот сцепились, — прервал Мостового молодой боец Александр Вывозенко. — Что ж вы не говорите о том, как вас обоих Живица похвалил?

— Что-то не помню, — пожал плечами Гавриленко.

— И я тоже, — буркнул Мостовой.

— Короткая у вас память, — вмешался ровесник Вывозенко Дмитрий Лопуцкий. — Товарищ Абдула! Напомните им, что говорил Живица.

— Он кричал: «Молодцы хлопцы!..» Сам слышал. — Абдула повернулся к Сильченко. — А где сейчас действительно Живица и Колотуха, товарищ полковник?

— В артдивизионе капитана Зарубы, на Лютежском плацдарме. Уже сутки, как там воюют за Киев, — ответил Федор Федосеевич.

— И ваша жена, наверное, там? — с тревогой спросил Гавриленко. — Я о своих детях и об Оксане думаю все время.

— О детях и об Оксане он думает, — скривил в усмешке губы Мостовой.

— Думаю. Поэтому и страх меня в первом бою охватил.

— А вы женаты? — спросил Сильченко Мостового.

— Не успел.

— Пора бы уже, — сказал Вывозенко. — Или ждешь, пока стукнет тридцать?

— Ничего я не жду, — махнул рукой Данила. — Был бы женат, тоже, как Гавриленко, думал бы в бою о детях и жене, а не о том, как разбить врага.

— В этот миг надо думать не о родных и не о себе, а об армии. Правильно? — обратился к полковнику Вывозенко.

— Наоборот, — не согласился Сильченко. — Надо думать прежде всего о себе. О том, что только от тебя лично зависит: выигран будет бой или проигран. Армия состоит из отдельных солдат. Каждый из вас ее частица…

— Здравствуйте, товарищ полковник! — прервал Сильченко подошедший майор Добрин.

— Приветствую вас. Какими ветрами? — удивился Федор Федосеевич появлению майора.

— Северными. Из штаба корпуса. А вы беседуете с бойцами?

— Да. Перед трудным маршрутом на правый берег Днепра.

Они отошли в сторонку и остановились за кустами краснотала. Первым заговорил майор Добрин:

— Ваши написали на Ивана Гавриленко, что тот в бою под Зарубенцами проявил себя «явным трусом», как сказано в письме.

— Зачем обращать внимание на поклепы?

— Прокурор корпуса другого мнения. Он за то, чтобы Гавриленко изолировать, а точнее, арестовать как труса, склонного к дезертирству, если не больше. Вы же слышали, как Гавриленко несколько минут назад в споре, кажется с Мостовым, сам признался, что он трус?

Сильченко в ответ промолчал.

— Так как быть? Прокурор требует принять меры для «профилактики».

— Я не позволю, товарищ Добрин, никакому прокурору и вам подозревать красноармейца Гавриленко в склонности к дезертирству. Гм… Написал кто-то, что он явный трус. А вспомните свой первый бой, если он у вас был. Да, кажется, был…

— Был, и не один! — в глазах Добрина вспыхнули огоньки гнева. — Я участвовал во многих тяжелых боях.

— Гнев в таком разговоре не советчик, — заметил Сильченко. — Гавриленко честно рассказал о своем душевном состоянии во время боя, когда пограничник Живица обозвал его и таких, как он, трусами. А Мостовой, Вывозенко, Лопуцкий героями себя проявили? Подождите, подождите… Уж не Мостовой ли автор письма? За что-то он недолюбливает Гавриленко, хотя мобилизованы они из одного района и даже из одного села.

— Не знаю, — ответил Добрин. — Возможно, и Мостовой. Из письма видно, что тот, кто писал, хорошо был знаком с Гавриленко и до войны.

— Научиться бы заглядывать в душу людей. Но это нам не под силу, — с сожалением произнес Сильченко. — Лично я прежде всего обратил бы внимание на того, кто писал донос на своего товарища. Скорее всего это один из тех, кто желает соседу, чтобы у него корова сдохла.

— Так и сказать прокурору?

— Воля ваша. Гавриленко же я обижать не позволю. У него двое детей. Что скажет им мать, если его арестуют? Об этом вы подумали? Да и за что его арестовывать?.. Давайте кончим этот разговор, товарищ майор. У меня уже вторая встреча с вами, и опять не очень приятная.