По лицу Литты снова текли слезы умиления. Ох умел, умел комтур их в нужную минуту пускать!

Император обернулся к Ростопчину:

— Видите, граф, в мальтийские магистры меня зовут. Что на сие скажете?

— Хочу лишь напомнить вашему величеству, — с улыбкой отозвался граф, — что мальтийский гроссмейстер по их уставу является вассалом Римского Папы. Разумеется, сие только formellement[19].

— Ну, это еще поглядеть, кто чей вассал, — надменно улыбнулся император. — Погодите, граф, погодите — и увидите. А устав — вот отныне их устав! — с этими словами он ударил себя в грудь. Затем снова перевел взгляд на Литту. — Что ж, коли на вас снизошло такое просветление Божие — так и быть по сему! — Государь решительно взял жезл из рук графа и со словами: — Поднимитесь, мой рыцарь, — слегка приобнял утирающего слезы комтура. — Итак, перед вами — быть по сему! — ваш магистр, рыцари мои, — сказал он, обращаясь ко всем мальтийцам. — Стало быть, ваш отец, всегда готовый принимать вас с любыми вашими нуждами. И покуда, видя, что вы поиздержались за время вашего долгого, полного лишений пути, жалую вас пятью тысячами рублей, кои можете нынче уже получить в казначействе.

— О, государь!.. — всхлипнул комтур.

— Кроме того, — продолжал император, — велю в этом замке выстроить мальтийскую залу, где и станем собираться с вами за круглым столом, как сие бывало в добрые рыцарские времена… — На миг он задумался. — Только этот плащ… Ведь ваш магистр еще и император, а для персоны императора, мне кажется, он…

— В особо торжественных случаях магистр ордена может надевать горностаевую мантию, — поспешил вставить граф Литта и тут же, видимо, раскаялся в своих словах, ибо эту самую горностаевую мантию, лежавшую у него в сундуке, давно пожрала до самого жалкого вида ненасытная санкт-петербургская моль.

Император, однако, судьбой мантии озабочиваться не стал, только произнес:»

— Вот это иное дело. Велю для себя пошить… Кстати, комтур, я слыхал, ваш… мой орден располагает многими великими тайнами древности. Надеюсь, от магистра они не могут быть сокрыты?

— Да, мой магистр, — отозвался граф, чувствуя себя явно неуютно под бельмами слепца. — И вот одна из них. — Он достал из-под кирасы нечто бережно завернутое в тряпицу и, развернув, протянул императору с виду небольшой осколок синего стекла. — Это, — сказал он, — Spiritus Mundi, плод многовековых исканий древних алхимиков.

— Гм… — Император взял реликвию в руки. — А по мне так простое стекло… Оно что же, золото творит, если, ты говоришь — от алхимиков?

— Нет, мой магистр, — сказал комтур, — секрет философского камня, насколько мне ведомо, так никому и не удалось пока что раскрыть. Но Spiritus Mundi должен быть его составной частью. Взгляните на него как-нибудь в полной тьме — и тогда вы увидите Божественный свет. Это и есть дыхание Вселенной. Кроме того, Spiritus Mundi приносит удачу его обладателю.

— Что ж, поглядим, поглядим… — проговорил император и вполне по-хозяйски убрал Spiritus Mundi к себе в золотую, украшенную камнями табакерку. — Надеюсь, это не единственная из ваших тайн?

— О нет… — пробормотал граф (бельма слепца, казалось, прожигали его насквозь). — Например, существуют секреты фортификации, всяческие хитроумные ловушки, придуманные орденом в течение веков…

Ловушки, однако, явно мало интересовали императора. А вот на фон Штраубе при этих словах снова снизошло наитие. И было это во времени, он чувствовал, совсем, совсем рядом. Кто-то высокорослый, в гвардейском мундире, бездыханный лежал на каменном полу, и кровь насквозь пропитала его белый парик. Человек этот казался барону знакомым, но он лежал лицом вниз, и узнать его никак не удавалось.

Что сие значило, фон Штраубе не знал, так же, как Не всегда он умел распознать истину за другими своими наитиями. Лишь то, которое было связано с императором, отчего-то не вызывало у него сомнений.

Он незаметно встряхнул головой, и видение с окровавленным париком исчезло.

Комтур между тем, видя неинтерес государя к тайным ловушкам, продолжал:

— Имеются у Ордена, конечно же, и иные тайны, которые, впрочем, весьма и весьма запутаны, оттого требуют долгих пояснений…

Ну если долгих, тогда не сейчас, — к явному облегчению комтура и отца Иеронима, молвил император. — Мы еще, полагаю так, вскорости вернемся к этому. — Он перевел взгляд на фон Штраубе. — И с вами, рыцарь столь благородного рода, мне небезынтересно будет со временем побеседовать… Однако же, — прибавил он, — сейчас, за важными государственными делами ибо новый магистр ваш еще, увы, и владыка земной, оттого обременен делами мирскими вынужден буду, мои славные рыцари…

Хвала Создателю, обратно ехали в крытой карете, а не срамились на весь Санкт-Петербург в этой комедиантской повозке, в которой уже отпала всякая нужда.

— Сын мой, — обращаясь к фон Штраубе, сказал граф Литта, когда они отъехали от дворца, — мне показалось, что вы что-то такое увидели…

Рыцарю подумалось, что комтур догадался о видении с окровавленным париком гвардейца — именно сие никак не отпускало молодого барона, ибо слишком было близко. Однако нет, комтура интересовало другое, чуть более отдаленное.

— Вы так смотрели на императора в какую-то минуту… — продолжал он. — По-моему, вы увидели что-то такое… Не раскроетесь ли?

— По-моему… — проговорил фон Штраубе. — Во всяком случае, мне так показалось… Императора скоро… и даже весьма скоро… самым жестоким образом убьют…

В карете послышался металлический шелест — это вздрогнули в своих жестянках братья Пьер и Жак. Комтур тоже вздрогнул и на минуту-другую притих. Потом, вздохнув, произнес все-таки:

— Ах, сын мой, я жалею, что вас об этом спросил… Если бы я только знал ваш ответ!.. Что ж, пускай будет нам обоим наука: мне что не всегда надо проявлять излишнее любопытство, а вам — что не на все вопросы надо давать столь прямой ответ. Постарайтесь, мой сын, об этом забыть. И чем быстрее вы это сделаете, тем, право, лучше.