Третье сообщение было подписано: «Таракан. Ха-ха! Мне нравится». Последняя записка, найденная на трупе голубоглазой блондинки, сбежавшей из Сиэтла, тревожила сильней остальных: «Мастер зовет меня. Теперь он обращается ко мне по имени, и я должен ответить. Он говорит, что я нужен ему, и у меня перестает болеть голова. Он сказал, что я все делаю неправильно и что он научит меня такому, о чем я даже не мечтал. Больше вы обо мне не услышите». Она тоже была подписана прозвищем Таракан, и рот девушки опять был забит насекомыми.

Это случилось 10 октября. И вот уже тринадцать дней о нем ни слуху ни духу. Где он? Что он задумал? Прятался, ждал своего часа и посмеивался над тем, как полицейский департамент Эл-Эй роет землю, проверяя каждую наводку; каждый слух; каждую услышанную в баре или бильярдной историю о том, что кто-то знает кого-то, кто якобы знаком с парнем, который по пьяни хвастался, что прикончил какую-то девку и ему все сошло с рук; каждый рассказ сутенера о попавшемся ему той ночью по-настоящему стремном клиенте со странным горящим взглядом, который говорил, что у него есть с собой горстка тараканов для Китт Кимберлин; каждый послеполуденный телефонный звонок испуганной жены, шептавшей в трубку, что она не может понять, что произошло с ее Гарри, или Томом, или Джо, но ведет он себя очень странно и возвращается домой почти на рассвете. Палатазин словно бы слышал коллективное: «Да, мэм, спасибо, что позвонили, мы все выясним» – от дюжины разных полицейских в разных участках по всему городу, произнесенное именно в это мгновение.

Все газеты, от «Таймс» до «Тэттлер», нацелились исключительно на Таракана и его преступления. Вечерние телевизионные новости постоянно напоминали о нем, на что-то намекали, на кого-то ссылались. Какое-то время торговля телом на бульварах Сансет и Голливуд после полуночи затихла, но теперь дело кипит как обычно. Правда, никто ничего не забыл: шутка о том, что полиция Эл-Эй не в состоянии отыскать даже таракана, кое-кому показалась очень смешной. Эти два слова преследовали Палатазина повсюду, не выходили из головы даже по ночам, хихикали, лежа возле его кровати, как разлагающийся труп, чтобы он запнулся о них, когда отправится поутру чистить зубы: «Найди Таракана!»

Как? Разумеется, этот парень псих. Животное, fattyu [7] , маньяк. Но при этом хитрый и осторожный. А город такой огромный, такой безграничный, в нем полно потенциальных убийц. Как? Над этим вопросом Палатазин бился постоянно, потому что именно он – капитан отдела по расследованию убийств в Паркер-центре [8] в даунтауне Эл-Эй – отвечал за это дело. Он видел страх и недоверие на лицах горожан, когда те стояли кучками на бульварах или размышляли об изменчивых поворотах жизни и смерти в прокуренных барах. По своей омерзительности действия этого маньяка превосходили все, что совершили Хилсайдские душители [9] . Но если что-то и могло привлечь внимание всего Эл-Эй, то только шоу ужасов.

«Мерзкая тварь», – думал Палатазин, глядя в потолок и пытаясь представить себе внешность этого человека. Судя по синякам на шеях жертв, у него должны быть чрезвычайно большие и сильные кисти рук; вероятно, предплечья и плечи тоже хорошо развиты. Возможно, у него еще и очень быстрые рефлексы – только одна из женщин сумела впиться ногтями ему в кожу, но даже по этому крошечному кусочку специалисты из полицейской лаборатории установили, что Таракан был черноволосым белым мужчиной, скорее всего – моложе сорока лет. Психически больной человек, садист, казалось наслаждавшийся новообретенной известностью. Но что вынудило его залечь на дно? Что заставило его прекратить убийства так же внезапно, как они и начались? «Тринадцать дней, – подумал Палатазин. – След все остывает и остывает. Чем он сейчас занят? Где прячется?»

И тут Палатазин вдруг осознал, что слышит какой-то посторонний шум. Тот звук, который, как он интуитивно понял, как раз и разбудил его.

Это был легкий, тихий скрип, будто кто-то прохаживался по полу возле кровати. Рядом снова шевельнулась и вздохнула Джо, погруженная в сон.

У Палатазина заледенела кровь. Он поднял голову.

В ногах кровати, перед окном, выходившим на Ромейн-стрит, вдоль которой стояли плечом к плечу, словно давние друзья, старые дома с деревянными перекрытиями, сидела в кресле-качалке Нина, мать Палатазина, сидела и раскачивалась взад-вперед. Она была маленькой, морщинистой и усталой на вид, но глаза ее сурово сверкали в темноте.

Сердце бешено заколотилось в груди Палатазина. Он сел, выпрямившись, и услышал свой собственный шепот, сначала на родном венгерском, а потом уже на английском:

– Anya… мама… Боже мой!

Взгляд матери остался непреклонным. Она словно бы пыталась что-то сказать, он видел, как шевелятся ее губы, а впалые щеки подрагивают от напряжения. Она приподняла слабую руку и махнула ею так, будто хотела, чтобы сын немедленно встал, словно бы говоря: «Опоздаешь в школу, лежебока».

– Что случилось? – спросил он с посеревшим лицом. – Что случилось?

Чья-то рука схватила его за плечо. Он охнул и обернулся, по спине забегали мурашки. Его жена, маленькая, милая женщина сорока с небольшим лет, с тонкими, как фарфор, костями, глядела на него затуманенными темно-синими глазами.

– Пора вставать? – еле ворочая языком, спросила она.

– Нет еще, – ответил он. – Спи.

– Что тебе приготовить на завтрак?

Он наклонился, поцеловал ее в щеку, и она положила голову обратно на подушку. Ее дыхание мгновенно успокоилось. Он обернулся к окну, и на лбу выступили бисеринки холодного пота.