— Давай посмотрим, что у тебя есть, — сказал он. В приключенческом романе для мальчиков он был бы воплощенной жадностью, потирал руки и чуть ли не пускал слюни, но в реальности его голос звучал по-деловому, может быть, даже немного скучающе. Я не доверял этой скуке и не доверял ему.

Я положил рюкзак на прилавок. Рядом были весы — действительно э-лек-тронные. Расстегнув клапан, я раскрыл рюкзак и увидел, как изменилось его лицо, когда он заглянул внутрь: губы сжались, а глаза на мгновение расширились.

— Mein Gott! Посмотрите, что вы везли на своем велосипеде.

На весах был люцитовый желоб, подвешенный на цепях. Генрих засыпал в желоб маленькие пригоршни золотых гранул, пока весы не показали два фунта. Он отложил их в пластиковый контейнер, потом взвесил еще два. Когда он закончил взвешивать последнюю порцию и добавил ее к остальным, в одной из складок на дне рюкзака еще осталась небольшая горка золота. Мистер Боудич велел мне взять немного больше, и я так и сделал.

— Кажется, осталось еще четверть фунта, hein [86] ? — спросил он, заглядывая внутрь. — Продайте ее мне, и я дам вам три тысячи долларов наличными. Боудичу не говорите. Назовем это комиссионными.

«Назови это тем, что можешь держать у меня над головой», — подумал я. Но все равно поблагодарил его и застегнул клапан.

— У вас есть чек для меня, верно?

— Да.

Чек лежал в кармане его старого свитера. Он был из чикагского отделения банка ПНК на Белмонт-авеню, выписан на имя Говарда Боудича на сумму семьдесят четыре тысячи долларов. В графе напротив подписи Вильгельма Генриха было написано «Личные услуги». Мне это показалось нормальным. Я положил чек в свой бумажник, а бумажник убрал в левый передний карман.

— Он упрямый старик, который отказывается идти в ногу со временем, — сказал Генрих. — Часто в прошлом, когда мы имели дело с гораздо меньшими суммами, я давал ему наличные. В двух случаях — чеки. Однажды я спросил: «Разве вы не слышали об электронном депозите?» И знаете, что он ответил?

Я покачал головой, но мог догадаться.

— Он сказал: «Не слышал и не хочу слышать». И теперь он в первый раз послал zwischen gehen — эмиссара — потому что с ним произошел несчастный случай. Я бы сказал, что у него нет никого в целом свете, кому он мог бы доверить такое поручение. Но вот ты здесь. Мальчик на велосипеде.

— Да, я здесь, — сказал я и направился к двери, ведущей обратно в пустой еще магазин, где он потом выложит товар — а может, и не выложит. Я почти ожидал, что дверь будет заперта, но это оказалось не так. Вернувшись туда, где был виден дневной свет, я почувствовал себя лучше. Но и это помещение казалось неприятным из-за запаха старой пыли. Похожим на склеп.

— Он вообще знает, что такое компьютер? — спросил Генрих, следуя за мной и тщательно запирая дверь в заднюю комнату. — Держу пари, что нет.

Я не собирался втягиваться в дискуссию о том, что мистер Боудич знал, а что нет, и просто сказал, что был рад с ним познакомиться. Это было неправдой. Я с облегчением увидел, что никто не украл мой велосипед — выходя из дома тем утром, я был слишком занят другими вещами, чтобы вспомнить о велосипедном замке.

Генрих взял меня за локоть. Я обернулся и теперь все-таки увидел внутреннего Долговязого Джона Сильвера. Для полноты картины ему нужен был только попугай на плече. По словам Сильвера, его попугай повидал не меньше зла, чем сам дьявол. Я догадывался, что Вильгельм Генрих тоже видел много зла — но вы должны помнить, что мне было семнадцать, и я по шею увяз в вещах, которых не понимал. Другими словами, я был напуган до смерти.

— Сколько у него золота? — спросил Генрих низким, сдавленным голосом. Его будто бы случайное использование немецких слов и фраз показалось мне наигранным, но именно теперь он действительно говорил, как немец. И не очень приятный немец. — Скажите, сколько и где он его берет. Я сделаю так, чтобы вы об этом не пожалели.

— Я лучше пойду, — сказал я и пошел.

Наблюдал ли Кристофер Полли, как я сел на велосипед и уехал с оставшимися золотыми гранулами в рюкзаке? Я бы его не увидел, потому что оглядывался через плечо на бледное лицо Генриха, маячившее за табличкой «ЗАКРЫТО» на пыльной двери его магазина. Может быть, это было лишь воображение — вполне возможно, — но мне казалось, что я все еще вижу жадность на его лице. И я его понимал. Я вспомнил, как опустил руки в это ведро и позволил гранулам просыпаться сквозь пальцы. Не просто жадность — алчность.

Как в истории о пиратах.

Около четырех дня к дому подъехал фургон с надписью «БОЛЬНИЦА АРКАДИЯ» на боку. Я ждал его у фасада с Радар на поводке. Калитка — уже без ржавчины, со смазанными петлями — была открыта. Из фургона вышел санитар, открывший заднюю дверцу; Мелисса Уилкокс стояла там позади мистера Боудича, который сидел в инвалидном кресле с ногой в фиксаторе, вытянутой вперед. Она отцепила кресло, толкнула его вперед и тыльной стороной ладони нажала на кнопку. Когда платформа и инвалидное кресло начали опускаться, мой желудок тоже опустился. Я помнил про телефон, утку, даже про звонок. Чек Генриха был надежно спрятан в моем бумажнике. Все хорошо, но вот пандуса для инвалидных колясок не было ни спереди, ни сзади дома. Я чувствовал себя идиотом, но, по крайней мере, это не продлилось долго. Меня отвлекла Радар, которая увидела мистера Боудича и бросилась к нему. В тот момент она не проявляла никаких признаков артрита. Мне удалось вовремя потянуть поводок назад, чтобы ей не раздавило лапы опускающимся лифтом, но я почувствовал, как ее рывок отозвался болью в моей руке.