А там, глядишь, и меня в «прокол» запустить попробуют. В зависимости от, как выразился наш гений.

Что-то я, видно, устал. Пытаюсь разобраться, каково быть копией, но мысли разбегаются.

Все, завтра воскресенье, Наташа в Спас-на-Крови собирается, потом погуляем. Завтра вечером и продолжу. А в понедельник с утра работать начнем.

P. S. Вниманию потомков! Румянцев меня цинично изнасиловал! Сам бы я в жизни не стал вести никакого дневника! Причем изнасилование было групповое: участвовали также грубый дядька Устинов и коварная дама Извекова-Туровская».

Максим вздохнул. Эким я тогда живчиком порхал. Конечно, не мутило поминутно…

Он сунул в рот мятный леденец, встал, подошел к окну. До чего же курить хочется…

Слегка боднул сверхпрочное стекло, потом уткнулся в него лбом. Закрыл глаза, вспомнил тот понедельник. Необычным он получился.

В воскресенье погуляли, даже в театр сходили. Балет, труппа Ролана Пети. Наташа прямо-таки сияла от удовольствия, а Максиму этот авангард что-то совсем не понравился. Еще и гомосексуальные мотивы… Наташа, правда, на смех его подняла, но… нет, не для него это.

А вот в понедельник с утра работать не начали. Максим с Наташей пили утренний кофе, когда позвонил Румянцев.

— Пропал день, — обреченно сообщил он. — К делу только завтра приступим. А сейчас собирайтесь, оба. Премьер-министр просит пожаловать. К полудню. У него какое-то мероприятие отменилось, время освободилось, несколько часов уделит нам. В десять с половиной тронемся, опаздывать негоже. Форма одежды свободная, но лучше без эпатажа.

— Ой, — отреагировал Максим.

В Мариинский дворец отправились вчетвером, как приглашали. Покуда пробивались через сумасшедшие петербургские заторы, ученый наскоро инструктировал спутников.

— Чернышев, — говорил он, — в приватной жизни человек гораздо более замкнутый, нежели в публичной. Грузный, медлительный, основательный господин с весьма цепким взглядом. Кажется мрачноватым и даже опасным. Возможно… да что там — определенно, это так и есть, но, имейте в виду, при всем том к людям граф в целом благожелателен. Априори, так сказать, а уж дальше — как Бог даст. И еще — проницателен чрезвычайно. Чего не любит, так это лжи, замечает ее мгновенно. Подобострастия не терпит. Сам хитер, разумеется, большой актер в нем пропал. Ergo: во-первых, ведите себя естественно, во-вторых, будьте внимательны.

— Я-то ему для чего понадобился? — брюзгливо спросил Устинов. — Не выношу парадности…

— Мы, Федюня, — сказал профессор, — теперь одна команда. Клан избранных. Всюду и всегда вместе. Терпи уж. А разговор-то, предполагаю, главным образом с уникумом нашим будет, с господином Горетовским. И не о проекте речь пойдет, а о родном мире Максима. Премьер — политик от Бога, и сведения о беспримерном политическом эксперименте, какими Максим располагает, интересуют его до чрезвычайности, уверен. Что же до парадности, то не беспокойся, Федор. Я у Ивана Михайловича бывал неоднократно. У него в таких случаях всё по-деловому и запросто.

Да, думал Максим, кто бы мог подумать. Еду к главе правительства. Дома — все равно, что к этому… как же его… забыл, надо же… ладно, пусть к Косыгину. Хотя нет, бери выше — к самому Леониду Ильичу! Потому что тут премьер-министр — фактически первое лицо государства. У императора, конечно, авторитет огромный, но больше моральный. Символ Империи и все такое. А в делах политических он, Владимир I, у премьера вроде советника, не более. По гуманитарным вопросам, в основном. Впрочем, нет, конечно: более, чем советника, — конфидента. Ибо тайн от государя у премьера быть не могло по определению. Да, роль императора в политике невелика, но зато — пожизненна. А у премьера все наоборот…

— Блин, — пробормотал Федор. И поспешно добавил. — Извини, Наташа. Это я у Макса перенял. Влияние, понимаешь… Они там сочно изъясняются…

— Я заметила, — улыбнулась Наташа. — Я тоже себя иногда ловлю на словечках и оборотах, которые до знакомства с Максимом не использовала. Даже не знала о них.

— Мне бы ваши заботы, — сказал Максим.

Въехали на площадь, запарковались на широченном Синем мосту, лицом к бронзовому хвосту клодтовского коня монферрановского Николая Павловича. День выдался великолепным, солнце сверкало на куполах Исаакия. Максим, непонятно почему, немного успокоился. Все-таки это другой мир, к людям здесь относятся иначе. Тепла, может, и поменьше, зато и с чиновным высокомерием не встретишься. Ровно все, спокойно.

Да и он, Максим, стал другим. Что такое человеческое достоинство, хорошо усвоил.

Ладный молодой человек в строгом черном костюме, отрекомендовавшийся дежурным адъютантом его высокопревосходительства штабс-капитаном Синицыным, тепло поприветствовал Румянцева — явно не в первый раз встречались, — корректно поздоровался с остальными, после чего провел гостей какими-то боковыми коридорами в рабочий кабинет премьера. Именно рабочий, а не известный всему миру парадный,.

Чернышев, поднявшийся навстречу гостям, выглядел примерно так, как описывал профессор — более медлительным, более хмурым, чем на телеэкране. И усталым. И, пожалуй, старше своих шестидесяти двух.