Лучинин не догадывался, что все говорили с ним только об этом потому, что это теперь зависело только от него, и потому, что этим одним словом можно было оправдать все недочеты.

С того момента, как требование подкреплений показалось Лучинину общим требованием, он в этом духе информировал Казанского. Тот приказал ему проехать на правый фланг 9-й армии удостовериться, действительно ли она слабо поддерживает соседа.

Здесь от Гущина Лучинин тоже услышал, что необходимы подкрепления. Гущину и в самом деле казалось, что стоит поднажать-и полки выйдут на оперативный простор. Так путнику кажется, что лес поредел и должен скоро кончиться, надо поднажать, но, поднажав, он видит, что лес не кончается.

Тогда Лучинин решил поехать к Харитонову, чтобы заставить его усилить свой правый фланг. Когда Лучинин наконец увидел Харитонова, Ростов был уже освобожден.

Наступление трех южных армий напоминало весеннее половодье. Никто не требовал подкреплений, а все думали о том, как не упустить Клейста. В это именно время, когда Харитонов был озабочен тем, что не успевал догонять Клейста, Лучинин наконец нагнал Харитонова, и первое, что он сказал, были слова упрека, что Харитонов не поддерживает свой правый фланг.

— Как же не поддерживаю, когда он уже вон где! — указал по карте Харитонов. — Вот куда махнул!

— Оно вроде и так… — замялся Лучинин, — но в то же время и не совсем то, что следует… согласно плану операции!

Харитонов объяснил причину, побудившую его активизировать свой левый фланг.

— Ты лучше посоветуй, как догнать Клейста! Сейчас только узнал, что пехотинцы самочинно захватывают грузовики из-под

продуктов и создают моторизованные отряды. Распорядился отдать им весь грузовой транспорт! — закончил Харитонов.

Он говорил это таким тоном, в котором одновременно слышались и убеждение в правильности того, что он делает, и беспокойство: будет ли он правильно понят?

Ему, дисциплинированному человеку, страшнее всякого наказания представлялось то, что все это могло выглядеть как недисциплинированность.

Его крайне огорчало, что человек, который связывал его с вышестоящим штабом, не понимал этого. Слушая Харитонова, Лучинин вздыхал.

Он глубоко сочувствовал людям, "страдающим инициативой".

Такие люди всегда были в состоянии тревоги и беспокойства. Ему это казалось какой-то нездоровой страстью. Он верил, что хотя об этом все говорят как о чем-то полезном и хорошем, это только так говорят, а поступать надо по-другому.

Теперь Лучинин с искренним сожалением глядел на Харитонова. "Все так хорошо у него шло. И на тебе! Что ему теперь будет?

Да и мне за него попадет. Недосмотрел!"

В то время как он думал, Харитонову принесли телеграммы.

Б одной Военный совет Юго-Западного направления поздравлял войска Южного фронта с победой над врагом. В другой командующий фронтом передавал приветствие Ставки Верховного Главнокомандования доблестным войскам 9-й и 56-й армий во главе с генералами Харитоновым и Ремезовым, водрузившим над Ростовом наше славное советское знамя. Третья была от Казанского:

"Ваши боевые действия доказывают, что советская пехота может истреблять танковые соединения противника, а советская кавалерия при правильном использовании может успешно решать серьезные задачи в современной войне. Нельзя ли теоретически обобщить ваш опыт для журнала?"

— Ну, слава богу! — с облегчением вздохнул Лучинин и троекратно поцеловал старого товарища. — Сошло! Но, прямо скажу, очень все это рискованно! Мне что-то есть захотелось. Давай поедим! И выпьем! Теперь-то уж можно. А то она все булькает во фляге. Напоминает. Невдомек ей, что хорошему человеку не до нее было. Ну, а теперь есть повод!

Женя Харитонова на протяжении тех семи дней, что немцы были в Ростове, жила в бомбоубежище, куда она укрылась во время уличных боев. Это был подвал большого каменного дома на окраине. Пока шли бои, все находившиеся в подвале выражали уверенность, что враг не возьмет Ростова. Об этом говорили на собраниях и писали в газетах. Многие осуждали тех, кто уезжал.

Такое поведение казалось шкурничеством и даже предательством по отношению к родному городу.

Те, кто оставался в Ростове по иным соображениям, тоже находились здесь, в подвале. Эти люди хотя и прожили много лет с Советской властью, тем не менее продолжали себя считать обиженными уже тем, что их сравняли с людьми, которые, по их мнению, были им неровня, то есть с рабочими и крестьянами. И хотя за четверть века многие из этих людей отстали в умственном развитии от рабочих и крестьян, они по-прежнему продолжали в душе считать себя солью земли и не уважать простых людей.

Женя была удивлена, когда вдруг некоторые женщины, ничем не отличавшиеся по своему внешнему виду от работниц и от советских служащих, начали как-то обособляться, как-то брезгливо морщиться, раздражаться от не так сказанного слова, пожимать плечами.

Все разъяснилось, когда эти женщины, церемонно подобрав юбки, вышли из-убежища. В городе были немцы.

— Дождались! — с сердцем сказала пожилая работница, сидевшая рядом с Женей. — Опять думают свое господство установить…

Известно!.. Вот эта, — кивнула она головой на дородную, с виду простую женщину, которую вполне можно было принять за строгую сестру-хозяйку в больнице или в санатории, — Бугаева, купчиха… рыбный магазин у них был… Когда Деникин моего на виселицу вел, такие на него с зонтиками кидались. Ишь зафанаберилась…