— Медальона с адресом моей семьи. Мне не успели выдать!

— Ну так что же?

— Без него нельзя послать извещения о моей смерти… Сами небось получили!

— Товарищ водитель! Вам не стыдно? — упавшим голосом произнесла Люся.

Шпаго, приблизившись, узнал в шофере своего бывшего ездового Васильчука. Васильчук служил в его взводе, когда Шпаго, окончив военное училище, командовал кавалерийским взводом.

— Васильчук, ты? — воскликнул Шпаго.

— Я, товарищ капитан!

— Ну, здравствуй и давай быстро помоги мне вынести из этого разрушенного дома раненого начальника штаба и связистку! Оба тяжело ранены!..

Люся, мгновенно позабыв о шофере, выскочила из кабины и помчалась к раненым. Шофер тоже вылез, неторопливо подошел к задней дверце кузова и с силой потянул к себе лежавшие под кожаной скамейкой санитарные носилки.

— Я, товарищ капитан, только до таких особ, как эта фельдшерица, неподатливый, — с усмешкой объяснил он, подстраиваясь в ногу Шпаго. — Она до меня формально, и я ее формальностью оглушаю!

В огороде, возле погреба, спиной к ним, прислонясь к стене, стоял боец. Шпаго тронул его за рукав. Боец обернулся. Шпаго с трудом узнал Айдарова: одно ухо его было оторвано и висело на мочке, бинокль разбит, грудь окровавлена, клок ватной штанины валялся на земле.

— Посмотрите, товарищ капитан, что эти сукины сыны со мной сделали! — с горечью произнес ординарец.

Когда раненых перенесли в машину, Люся уселась с ними.

Шпаго сел рядом с Васильчуком. Едва машина тронулась, Васильчук снова заговорил:

— Вы не представляете себе, товарищ капитан, какая это фельдшерица! Звание-это еще не все! Культуры не хватает!..

Неизвестно, как 'долго бы еще изливал Васильчук свое недовольство Люсей, если бы внимание его не было привлечено большой группой машин и повозок, беспорядочно разбросанных по обеим сторонам шоссе.

— Видите, что делается! — вздохнул Васильчук. — Опять бескультурье. Стой! — крикнул он, сняв ногу с акселератора и хватаясь за ручной тормоз. — Ну куда прешь? Не видишь, санитарная?

Харитонов неподвижно стоял возле переправы и молча глядел на вереницу машин и повозок, которые густым потоком в несколько рядов въезжали на широкий настил моста и растекались на том берегу в разные стороны.

От его взгляда не ускользала ни одна деталь этого тяжелого отступления. Отступали тылы. На всех лицах было выражение озабоченности и крайнего напряжения душевных сил. Все понимали, что танки противника могли оказаться у переправы. Противник не мог не пытаться отрезать пути отхода всем этим дивизионным и армейским тылам.

Встретив взгляд Харитонова, люди успокаивались, полагая, что он-то уже наверно все знает, и если он тут, на этом берегу, и не торопится на тот берег, то и им надо проявлять выдержку. Но, как и они, он не знал размеров случившегося.

"Я должен управлять боем, но сейчас я не управляю им! — думал Харитонов. — В каком положении находятся мои войска? Видимо, противник расстроил, расчленил их. Продолжают ли они вести бой? Занимают ли они прежние рубежи или отходят? В каком направлении? Как восстановить связь с дивизиями и скоординировать их действия, чтобы уничтожить прорвавшиеся танки?"

— Товарищ командующий, ну что вы здесь стоите?! Давайте отойдем в лесок! — услышал он голос Шпаго.

— Да! Да, — сказал Харитонов, превозмогая усталость. — Что?

В лесок?.. А ты где был? Айдаров где? Краезич? Корняков? Ты не с того берега? Ну, как там расположился штаб? Есть ли связь с дивизиями?

— Товарищ генерал! — с горечью сказал адъютант. — Айдаров тяжело ранен. Очень тяжело ранены начальник штаба и Зина. Я их с большим трудом отвез в госпиталь на. том берегу. Штаб наш в лесу, в двух километрах от Изюма. Связи нет. Корняков в частях… Прошу вас, отойдем в лесок. Вы сейчас упадете!

Харитонов уже почти не чувствовал своего тела. Вдруг новые звуки донеслись до него, он поднял голову и, сделав над собой усилие, очнулся.

Воздух прочертил снаряд. Из-за пригорка справа высунулся и исчез фашистский танк. Машины и повозки, не успевшие взойти на мост, рассредоточились, втягиваясь в поросшие лозняком балки.

В лесу, где расположился штаб Харитонова, было по-весеннему зелено. Молодая трава остро-зелеными иглами пробивалась сквозь прошлогодние листья. Утренняя прохлада врывалась в шатер, где забылся тревожным сном Харитонов. Он спал на земле, подстелив бур, гу, в головах лежала полевая сумка.

Ему снилось, что он мальчик. Он идет по селу в новой кумачовой рубахе, подаренной ему сельским учителем за лучшее исполнение стихов Некрасова. Ему хочется, чтобы все видели его обнову.

Вдруг отец дернул его за рукав и отчитал:

— Ишь, тоже нашел чем куражиться! Рубаху за стихи получил!

Поэт Некрасов сочинил, а ты только наизусть выучил!

Отец повел его по мглистому берегу Волги и привел к большому ржавому котлу, откуда доносился стук многих молотков.

— Лезь! — сказал отец.