Шрифт:
Торопясь на помощь атакованной батарее, выскочила из-за перелеска группа неприятельских всадников.
Дивизион, заманивая беляков, отступал. Поравнялся с господской усадьбой. Какая-то женщина, бросившись к калитке и высоко подняв руку с зажатой в ней плетью, приветствовала отступавших. Булат по обожженному лицу еще издали распознал Марию. Не имея последних данных об обстановке, она и не чуяла опасности.
Появившись из запущенного яблоневого сада, сквозь широкий пролом кирпичной ограды выехали на дорогу два всадника. Один из них, в мохнатой бурке и в каракулевой, с белым верхом кубанке вскинул карабин, выстрелил. Маруся, вскрикнув, скрылась в саду.
Выплыла из-за поворота дороги колонна конных деникинцев. С громкими криками «ура» бросилась, поблескивая клинками, вперед. Топот конских копыт заглушал дикий рев озверевших всадников. Ромашка скомандовал: «В атаку, за мной!» — и поднял в галоп свой первый эскадрон. Белые повернули. Пропустив мимо себя бегущих, всадник в мохнатой бурке, сдерживая вороного коня, подстрелив иноходца, метил уже в Алексея, соскочившего на траву. Ромашка и Слива, налетев с двух сторон, ударами клинков вышибли белогвардейца из седла.
— Бей яво! — Чмель врубился в гущу деникинцев. В его вопле звучала неукротимая ярость.
Ромашка, наклонившись над зарубленным, крикнул в изумлении:
— Вот так фунт! Сам князь Алицин! При гетмане он ослеплял своими балами киевскую знать…
— Ну, сегодня он отгулял на своем последнем балу, — отвечал Булат.
— Сукин сын, — выругался Ромашка. — Герой! Поднял руку на женщину.
Всадники кинулись к усадьбе. Прислонившись спиной к тем самым коновязям, где летом стояли кони второго дивизиона, Мария с помощью своего вестового перевязывала плечо. К раненой, с бинтами в руках, поспешил Фрол Кашкин, исполнявший роль эскадронного санитара.
Промыв рану, Кашкин туго забинтовал руку Марии, но узенькие ленты марли быстро пропитывались кровью.
— Ах ты наша сердешная, — горевал вокруг начподива Чмель. — И понесло же тебя, горемычную, в самое пекло! Нешто бабье дело соваться в этакие дела?
Селиверст порылся в своих переметных сумах. Извлек кусок полотенца с петухами — дар Марии. Протянул его земляку.
— На, Хрол, действуй. Краше ништо не тормозит кровь, как наше хрестьянское полотно.
Раненую усадили в санитарный фургон. Мария, поддерживая перевязанное плечо, с бледным лицом, прислонилась спиной к задку. Но Чмель, с шашкой, путавшейся в ногах, спешил уже к повозке, неся огромную охапку сена.
— Стойте, ребяты, разве так можно, — бородач завозился около начподива и принялся готовить для нее мягкую постель, разостлал поверх сена английскую палатку, добытую у деникинских батарейцев. Покончив с хлопотами, снял шапку, помахал ею в воздухе и скомандовал: — Теперича погоняйте, с богом!
Дивизион Ромашки, выполняя приказ начдива, тронулся в путь. Эскадроны, чтобы уклониться от встречи с деникинцами, минуя дороги, двигались целиной, по недавно сжатому полю. С закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья, стараясь не проронить ни одного стона, Коваль прижала к груди раненую руку. Сумрачные, с пожелтевшими листьями березы слегка покачивались, словно желая ей доброго пути.
Алексей держал в руках алицинский блокнот. Прочитав на его первой странице напыщенное посвящение, усмехнулся.
«Да будетъ каждая утренняя заря для тебя какъ бы началомъ жизни, а каждый закатъ солнца какъ бы концомъ ея. И пусть каждая изъ этихъ короткихъ жизней оставляетъ по себе следъ любовного дела, совершенного для другихъ…
Моему дорогому Святославу, князю Алицину на память отъ той, которая будетъ помнить тебя вечно, с кемъ бы ты ни былъ. Vive l’amour!
Киевъ, 1916 годъ. Натали Ракита-Ракитянская».Алексей перевел взгляд на перекошенное страданием лицо Марии. С его губ сорвался яростный шепот:
— След «любовного» дела. Мерзавцы!
Ромашка, с неподдельной тревогой посматривавший на бледное лицо Коваль, обратился к Алексею:
— Товарищ комиссар! Знаете, дорога тяжелая, повозка без рессор. Давайте посадим Кашкина к начподиву. Пусть посмотрит за ней.
— Я сам, — ответил Булат и, спешившись, передал вестовому породистого скакуна, ходившего ранее под князем Алициным.
Алексей, забравшись в фургон, уселся рядом с Коваль. Бережно положив одну руку на перевязанное плечо, другой поддерживал голову Марии, покоившуюся на его коленях. Его рука, коснувшись обожженной кожи, чуть вздрогнула.
— И надо же было… Пусть бы лучше попало в меня. Полжизни отдал бы я, лишь бы ты не страдала…
— Сиди тихо, — вновь закрыла глаза Коваль. — Мне так хорошо, Алексей… Никогда мне еще не было так хорошо. Вот только голова кружится… Крови много ушло…
Горячая рука Марии вяло сжимала тонкие пальцы Булата.