– Я Леони, сестра Теренса, – она деловито протянула небольшую пухловатую руку и с игривой важностью пожала руку нового знакомого.

Джим понял, что отчаянно хочет досмотреть свой сон, утонуть лицом в подушках, но только не смотреть в эти весёлые, нагловатые глаза.

В руках у Леони было что-то чёрное. Она, задорно смеясь, протянула Джиму нечто похожее на сигарету.

– Это что, травка? – лениво улыбаясь и тяжело вздыхая, спросил он и рассмеялся в ответ на её жест.

– Да нет! Это сигара… Мне всучил их штук десять какой-то мексиканец на вечеринке. Сначала замуж звал, а потом расстроился и хотел сигарами подкупить, – добродушно отвечала она, нагибаясь к самому его лицу. – Я всё равно не курю, считай это скромный презент в честь знакомства, Джим.

«Зачем она всё время называет меня по имени? Всегда есть что-то пугающе личное, интимное в том, что к тебе постоянно обращаются по имени… Не просто «ты», а именно по имени. Словно на мне ничего нет, даже воображаемой брони. А она мне так бессовестно – “Джим”!»

Пять секунд. Мокрые кончики её волос коснулись его руки, щекоча пальцы. Джим осторожно перебирал влажные пряди, безвольно и заворожёно, как мальчишка. Леони с нежностью смотрела в его лицо с доброй, словно извиняющейся, улыбкой. Затем она заботливо убрала тёмную прядь волос с его лба, по-хозяйски приложив её на макушке – так легко и непосредственно, будто они давние друзья. Джим невольно стиснул зубы, распахнул глаза и устремил взгляд на движение её руки. Эта минута казалась столь странной, что ему было не по себе и хотелось, чтобы скорее всё закончилось.

– Доброй ночи, Джим, – шепнула Леони, отстраняясь от него.

Он отвернулся к стене, покрепче зажмурился и не видел, как она покинула его комнату; лишь усталый скрип двери, щелчок захлопывания и удаляющиеся шаги. Вот бы поскорее заснуть и забыться. В первые полчаса это казалось легко…

И теперь алел этот рассвет, сделав воспоминая минувшей ночи столь далёкими и нереальными, но сейчас окрасив их оттенком сожаления и лёгкого раздражения. Солнечный свет уже вскарабкался на стены, возвещая торжество нового дня.

***

Этот момент на следующий день почти изгладился из памяти Джима, рутина утянула его в водоворот забот и новых идей. А неделю спустя он и вовсе почти забыл о своих тревогах в ту ночь.

В пятничное утро друзья, как обычно, открывали салон для посетителей, приводя в порядок помещение.

– Вчера заходила такая красотка – я челюсть не мог с пола поднять, – радостно взмахивал руками Теренс, протирая стёкла одного из байков. – Пригласил её сегодня поужинать со мной… Давно я таких женщин не видел, как она! Думал, что у меня все конечности отнимутся от возбуждения.

– Вот так просто? А как же Тина? Ты, умник, её, разумеется, уже обрадовал своими «похотливыми новостями»? – неодобрительно сдвинул брови Джим и провёл рукой по затылку.

– Ты что это, в проповедники у нас записался? – отшутился Теренс. – Слушай, вот ты свободный мужик, а меня к себе девчонка привязала: да, я, наверное, люблю её и всё такое, но ходить у неё под каблуком не собираюсь. Мы вместе уже пять лет, и мне давно хочется чего-то нового, ну знаешь, драйва, как в самом начале романа, – он утвердительно сжал при этом руку в кулак, словно пытался сжать в нём весь смысл, весь свой порыв.

– Оттого я, видать, и не стремлюсь привязать себя к женщине: какой в том смысл, если рано или поздно всё равно нужно будет изменить ей? – шутливо скривив губы, ответил Джим и принялся помогать другу, взявшись протирать второе зеркало.

– Да почему сразу «нужно»? Не хочешь – не изменяй, дело хозяйское. Лично я не вижу прока в том, чтобы всю жизнь тереться гениталиями с одним и тем же человеком – скука смертная.

– Зачем тогда делаешь предложение Тине? Формально ведь это означает, как ты поэтично выразился, что ты собираешься тереться с ней всеми частями тела до гроба.

– Ну… Трудно сказать, старина. Я раб системы, – Теренс важнически засмеялся, – мне положено создать «нормальную ячейку общества» и приносить пользу государству посредством деторождения и ведения домашнего хозяйства.

– Ох ты бедный! – саркастически отозвался Джим, забавно выпучив глаза.

Они говорили зачастую на разных языках, и Джим это ясно видел и осознавал. И хотя он сам не мог в полной мере понять, кто он на самом деле, неизящный и приземлённый трёп друга вызывал в нём нечто похожее на ощущение диссонанса. Но он пытался подстроиться под манеру общения Теренса, ему было любопытно понять то, что творилось в мыслях друга, угадать его мотивы и склонности, оттого он никогда не журил его серьёзно, а только в шутку.

В боковом зеркале Джим увидел своё отражение и отчего-то заострил на нём внимание: выражение его лица было кислым, глаза потухшими и стеклянными, он испугался этого отражения. «Любопытная штука, а я раньше не замечал, насколько бездушная у меня физиономия. Так гадко, хочется ударить себя, но вместе с тем презабавнейшая вещь. Мне даже кажется, будто порок из глубин моего подсознания любуется отсутствием жизни на моём лице. Не просто ж так глаза у меня не карие, а почти чёрные… Я до нелепости неприятный человек», – с необъяснимым удовлетворением заключил он про себя.