– Напрасно ехали – мучились, – помрачнел Ефим Тихоныч. – Что тут нонче увидишь? Мне-то всё одно, а вам-то, Иосиф Петрович?

– Я не огорчаюсь, – отвечаю. – Пошарю, полазаю по округе, что-нибудь усмотрю. В пустынях и пещерах находятся ценные вещи, а тут жили люди, что-нибудь да оставили.

– Оно так. Да долго засиживаться тревожно.

– Почему?

– А вишь: тут крестов могильных. Вона счас заприметил. Да похоже, все свежие, не почернели. Погляди-ка на тот холмик, Петрович. Вона туда, налево.

Я оглянулся и обомлел: холмик в самом деле пестрел крестами, они напоминали в эту минуту скрещённые руки и, казалось, выделывая замысловатые фигуры, двигались. Заметил ещё среди крестов силуэт человека – силуэт серой тенью то приподнимался, то припадал к земле, исчезая.

– Ефим Тихоныч, по кладбищу кто-то ходит, – говорю проводнику, не веря.

– Привиделось это вам, – безразлично ответил Ефим Тихоныч. – Кто ж там будет – лешак, што ли?

– Не спорю. Леших ни разу не видел.

Тень выпрямилась и застыла в неподвижности. С кладбища донёсся глухой бормочущий голос. Я кивнул проводнику.

– Вишь, кто-то ходит! Пойдёмте посмотрим.

Мужик, согбенный, кривоглазый, в самотканой лохмотной одежонке, с седенькой густой бородой, смотрел дико, боязливо: откуда пришельцы? Смотрел и молчал. Запавший один его глаз был неподвижен, слегка подрагивали на щеках морщины. Он силился что-то сказать, но слова не получались – прилипали к безжизненно посиневшим губам.

– Т-тут-т, – шамкал мужик. – Б-были…

Было загадкой видеть старика. Мы ехали, чтобы встретиться с могутным, уверовавшим в своё крестьянское назначение мужчиной, познакомились с которым на многолюдном рынке, а предстал перед нами полуживой странник. Он ли, Данила?

Затаив сомнение, я присматривался к его обличью и ничего не нашёл сходного со старым знакомцем. Об Ефиме Тихоныче нечего было и говорить, знал он про Данилу лишь по моему рассказу. Похоже было, что и сам-то странник уже нашего приезда не ожидал, не признал во мне виданного человека. Спрашиваю, желая ошибиться:

– Вы – Данила Севастьяныч?

Старик вздрогнув, насторожился, будто кто неожиданно окликнул его в темноте.

– От-к-куда знае-те?

– Да вы ж знатный человек… На всю округу. Встречался с вами на рынке в Нийске.

– А-а, вон как! П-при-ипоминаю. Р-разговор был о хлебе. П-приглашал п-посмотреть.

– Вот и явились.

– Л-ладно. Т-только в-время п-плохое в-вышло. Т-тут б-была… – Данила смолк.

Я понял: он напуган и заикается. Успокоил – пришли свои люди. Не разбойники, бояться не надо! Он поверил, засуетился, должно быть, на минуту забыл, где он, и в нём проснулся добрый обычай – принять гостей, но тут же в безмолвии раскинул костлявые руки и опять замер, изобразив фигуру какого-то святого великомученника. Кто же и когда принимал на кладбище гостей? Это он сообразил и кивнул в сторону селенья.

– Т-т-ам м-мой д-дом… Е-едва у-уцелел.

– Да што тут у вас случилось? – с нетерпением спросил Ефим Тихоныч.

– П-пожар…

В сопровождении старика мы прошли по кладбищу. У одной из могил Ефим Тихоныч задержался.

– Глянь-глянь, Петрович… На камне-то что выбито! – и прочитал: – Здесь покоится прах крестьянина Федота Романовича Бугрова. Убит 60 лет от роду за ковригу хлеба…

– Что? – спросил я удивлённый, ещё не разглядев толком ни самого надгробья, ни надписи на нём. – Так и есть?

– Написано, Петрович! Не выдумал…

Я поглядел на выкрапленные в коричневом камне-песчанике буквы и смолк в недоумении. За буханку хлеба убит человек! Невероятно! Можно согласиться: сгубили за горсть золота. А за ковригу хлеба? Где и когда?

На голый пригорок, примыкавший к кладбищу, вышел и, приглядываясь к нам, остановился мальчик. Данила заметил его и пояснил:

– С-сынишка м-мой. С-санёк. Х-ходил в б-боярышник, – поманил рукой: – И-иди, С-санёк!

Он ястребком сорвался с места и, размахивая руками, вприпрыжку пустился к нам.

Вблизи Санька показался мне мальчиком рослым и плечистым, с похожим на отцово лицом. Обут в новые ичиги. Коренной сибиряк!

Данила спросил:

– Н-не набрал, в-вижу, боярки?

– Не поспела. Мороза не было. А такую зачем рвать? – деловито ответил Санька.

– П-правильно, С-санёк, – ласково поглядел на сына Данила.

По дороге к дому Данила продолжал рассказывать историю своего села. Основали его в тихом укромном местечке сбежавшие из-под каторжного конвоя мужики. Сколько их было – неведомо. Построили зимовье, занялись хлебопашеством и промыслом зверя – поблизости от поселения, в таёжных дебрях Саянского хребта. Приманила беглецов плодородная долина, и поселение своё нарекли они звучно – Хлебное. Разрастался хуторок, дымил трубами и манил путников неповторимым ароматом хлебного злака. Манил, пока не случилась беда…