Она замолчала, уставившись куда-то в сторону и нащупывая свой крестик под шелковой тканью блузки.

— С чего вдруг? — поинтересовался я, ощутив явную недосказанность в ее словах. — Откуда такие мрачные предчувствия? Ты что-то услышала, родная? Уловила особые флюиды из отцовских покоев? Невербальные знаки за семейным ужином по четвергам? La vibration du mollet gauche du pere est un grand signe?

— Va te faire foutre, — напутствовала меня сестренка. — Я понятия не имею, что сказать… С семейкой ***ских ты знаком, конечно?

— Был, — коротко ответил я. — Теперь раззнакомился.

— Они у нас в чести последнее время. Прикинь, чуть ли не домами дружить начинаем: то визит, то пикник, то утреня, то вечеринка… С какого перепугу — пес его знает. Тайна сия велика есть…

— Не по чину им, вроде, — усомнился я. — Что в них проку для отца?

— А я о чем? Строго говоря, меня это не колышет: если папаня какие-то мосты наводит, мое дело маленькое. Если нужно бумеру очкастому за столом поулыбаться — я поулыбаюсь, нужно с мымрой его почирикать — я почирикаю. Но эти еще и отпрыска повсюду за собой таскают — куда они, туда и он.

— Антона, смею предположить?

— Нет, младшенького. Сережу. Знаешь его?

— Не так хорошо, но знаю… — ответил я, припоминая. — А по Сережиной части что от тебя требуется: улыбаться или чирикать?

— А вот хер разберет, что от меня требуется! — сестра вновь уселась прямо, свернув ноги калачиком. — Папенька его особенно привечает. Разговоры у них, понимаешь ли: здесь политика, там экономика, немного поодаль литература с музыкой, ну а в спорте мы, разумеется, всех порвем и так далее. Мнения его спрашивает и, кажется, мнением этим доволен: жмурится, по плечику хлопает. В общем, нравится ему новое поколение — реально нравится.

— Что ж, если без придирок, о Сергее худого слова и правда сказать не получится, — я еще раз порылся в памяти. — Умный парень, не подлец, не гнида — уже дорогого стоит. И на личность, помнится, далеко не урод. Скорее даже красавчик: высокий, атлетичный, сероглазый… В чем дело, малыш?

Поза Алены меня не порадовала. Она сидела в очевидном напряжении, выдвинув вперед плечи, и, запустив руку в разрез своей блузки, дрочила мамин крестик на груди. Тревожный симптом. А различив в ее глазах сполохи подавляемого страха, я и вовсе забеспокоился:

— Аленушка? Что ты, родная?

— Мне до звезды, какой он у вас молодец, — едва сдерживаясь, пробурчала сестрица. — Пусть у него душа размером со слона и член как ракета, я очень рада. Не нужно только сватать меня за этого супергероя!

— Да кто ж тебя сватает, господи? Тем более… в контексте ракеты…

— Я не вполне уверена, конечно… — Алена помолчала. — С тех пор, как я вернулась… ну, из турне своего… повсюду этот Сережа… Чуть ***ские на порог — зовут меня. На тусовку с ними выехать — опять я. Даже на охоту уже ангажировали — махну с ними в конце августа: вальдшнепов стрелять. И откосить ни единого шанса не дали… Сука, где я и где вальдшнепы! Неспроста все, поверь. Боюсь, уж не прочат ли мне в женишки этого кошерного киндера…

Высказав наконец свои опасения, сестра воззрилась на меня с такой жадной и, в то же время, стыдливой надеждой во взгляде, что я едва не прослезился. Ей очень хотелось, чтобы я немедленно доказал неосновательность ее суждений и развеял все страхи, чем мне и пришлось заняться засучив рукава.

— Сплошные фантазии, — жестко рассудил я. — Домыслы на почве злокачественной андрофобии. Во всей истории я не услышал главного. В нашей секте «делать» означает — «говорить», пусть даже говорится нечто противоположное тому, что делается. Так что следим не за руками, а исключительно за словами. Разговоры были? Намеки? Шуточки?

— Слава богу, разговоров пока не было, — Алена попыталась приободриться и оставила в покое крестик, однако тут же схватилась за большой палец ноги, словно за рычаг управления своим внутренним миром. — Но, пойми: картина реально такая, будто нас умышленно сводят. Подталкивают меня к этому кренделю: мол, приглядись к нему хорошенько, послушай его вкрадчивый баритончик, принюхайся, каким призывным парфюмом он обрызгался сегодня ради тебя. На природный магнетизм уповают, умники. Помнишь, как в «Барышне-крестьянке»? «Время и природа все сладят»…

— Это из фильма, — механически констатировал я. — В оригинале у Пушкина, кажется, не совсем так…

— Да насрать мне, как там у Пушкина! — внезапно сдетонировала сестричка. В голосе послышались слезы. Не помог, похоже, ее предохранительный палец, не выручил в этот раз. — Все очень плохо, понимаешь? Уж больно по сердцу пришелся этот Сережа нашему предку. Смотришь на них, и диву даешься: у старика половина морщин стирается, когда они вдвоем. Он в нем, походу, чуть не второго сына обрел. Своего-то нет рядом! Свой-то вон куда укатился: в четырех стенах сиднем сидит, на вонючих диванах прохлаждается… Здорово устроился, кстати: отвалил в сторонку, а мне теперь за всех отдуваться! Сегодня папенька по сынку утраченному скучает, а завтра что? Внуков ему подавай? При любом раскладе ты, Алена, крайняя: раздвигай, душенька, ножки — муженька тебе доставили… Ну, как так случилось, скажи? Разве нельзя было по-человечески? — к этому моменту слезы уже вовсю катились по ее щекам. — Отец и сын! Родные же друг другу… Как можно не поладить, не договориться? Ведь так хорошо было раньше… Вместе…, и я тоже… и все кончилось… Чего не поделили? Зачем это все? Почему?