— Я гостил в одном почтенном семействе. Вернее, обедал в кругу других гостей на даче у некоего Семена Ивановича. Под конец обеда, когда начали подавать десерт, я отправился попросить Марью Семеновну, дочку Семена Ивановича, сыграть что-нибудь на фортепьяно…

— У них на даче стоит фортепьяно?

— Говорю же — очень почтенное семейство… Прохожу через кабинет хозяина, смотрю — лежат три рубля… В смысле, не три рубля, разумеется, а три миллиона. Кучкой такой навалены на столике: вероятно, Семен Иванович их специально припас — купить что-нибудь по хозяйству…

— Три миллиона? Дима… И ты их взял?

— Никого же в комнате, понимаешь? Никовошенько! Рука сама потянулась. Положил в карман, и скорее назад, к гостям.

— Три миллиона в карман?

— Вика, я немного волнуюсь. Прости мне мою сбивчивость: не каждый день доводится поведать о себе такое… В общем, распихал я деньги по всем карманам, что были, после чего вернулся в столовую и присоединился к десерту. Сижу, попиваю чай, наслаждаюсь пирожными. И, что самое примечательное, никаких угрызений совести. Один азарт. Помню даже, что пришел от своего поступка в невероятное возбуждение. Болтал за столом без умолку, анекдоты из меня так и сыпались. А через полчаса — денег хватились, стали расспрашивать прислугу…

— В этом семействе держат прислугу? Семен Иванович — нувориш?

— Скорее обычный делец. Таков же был и отец его, Иван Семенович. Исключительно зажиточная фамилия…

— Дима… — Вика протянула руку, словно хотела коснуться меня невзирая на разделяющее нас расстояние. — Возможно, ты поступил, как Робин Гуд… только сам этого еще не почувствовал…

— Ах, если бы… Подозрение пало на некую Дарью. Милая девица, привлекательной внешности, но хромоножка… Хотя нет, это я с другой ее путаю… Как бы то ни было, заподозрили именно Дарью: поставили перед гостями, стали уговаривать сознаться, вернуть покражу — и я пуще всех. Убеждал одуматься, ручался честью за доброту Марьи Ивановны, что, дескать, она обойдется со служанкой по совести, если та во всем повинится…

— А кто такая Марья Ивановна? Сестра Семена Ивановича? Или супруга?

— Разве это существенно? Ну, супруга… Редкая мегера… Но я-то каков! С крадеными миллионами в карманах проповедую несчастной девушке, у которой нательный крестик, и тот из латуни.

— Откуда ты знаешь, какой у нее крестик?

— По-моему, ты не теми деталями интересуешься… Какая разница, откуда я знаю?

— Ты спал с ней раньше? Вот что для меня важно…

— Хм… Драматичный вышел бы поворот, но нет — чего не было, того не было. Просто под занавес дело, как водится, дошло до обыска. Обыскали и комнату Дарьи и, в конце концов, ее самое. Она с перепугу на все соглашалась, только слезы капали… Ничего, разумеется, не нашли…

— И ты сам помогал обыскивать?

— Зачем. Это занятие женское… А я сквозь щелку подглядывал. Упивался, можно сказать, моментом… Так бедняжку и согнали в тот же день. Улик не доискались, но держать в доме тоже не сочли благоразумным. После такого позора, кто поймет, чего от нее ждать.

— Ясно… — Вика помолчала, уставившись на лиловое свечение в углу гостиной и медленно загребая пальцами ног длинный ворс на моем ковре. — Дима, а что было дальше?

— Дальше? Ничего особенного… Эти целковые я тем же вечером пропил в ресторане. Зашел на Моховую, спросил лафиту…

— Я не про тебя, говнюк, я про Дашу… Подожди… Ты пропил три миллиона?

— Нет, это ты подожди! — несмотря на боль, пронизавшую мои бедра, я поднялся с дивана и грозной, надо полагать, походкой приблизился к креслу, где сидела моя обидчица. За те три шага, что мне пришлось преодолеть, Вика не шелохнулась: она только вскинула на меня глаза и поджала губы.

— Как ты меня назвала? — осведомился я с высоты своего положения.

— Говнюк, — спокойно повторила девушка. — А зачем ты вскочил, можешь объяснить? Нервничаешь?

— И ты еще спрашиваешь! Не боишься, что после такого изречения я тебя, секильдявку, в бараний рог сверну? Поучу вежливости, невзирая на каникулы…

— Ты собираешься меня ударить? — в голосе Вики звучал не страх, а какое-то нездоровое любопытство.

— А что, по-твоему, это невозможно? В твоем мире девочек не бьют?

— В моем мире девочек бьют. Причем запросто. Мужчину, который может двинуть мне по морде, я различаю в первую же минуту. Вот только ты совершенно точно этого не сделаешь, поэтому-то и странно. К чему эти угрозы? На самом деле тебе даже не хочется мне врезать.

— А могу я хотеть тебя отшлепать? Или надрать тебе уши?

— Только не сейчас. Сейчас ты скорее расстроен… Все дело в говнюке? Но, Дима, ты ведь и есть говнюк. Скажешь, нет? Ты поступил, как говнюк. И вся твоя история рассказана говнюком, который именно так себя и ощущает. Ты только что не назвался этим словом. Разве тебе не легче от того, что оно прозвучало, пусть и из моих уст? Может, теперь подумаем, как все исправить?

— А что тут можно исправить? Если я и впрямь такой законченный… э-ээ… Слушай, меня натурально коробит от твоего словечка. Как бы я себя не ощущал, с моей утонченной натурой оно не гармонирует. Не найдется ли какого-нибудь другого?