— Так не темни, если что знаешь. Раз ты за справедливость, то уж помогай. — Жудягин помолчал, но поскольку Юрий никак не реагировал на его слова, продолжал: — Ты напрасно думаешь, что следствие топчется на месте. Картина-то в общем проясняется, разве что детали... И если ты нам помо...

— Да ни черта вы не прояснили! — яростно выкрикнул Огурчинский, вскакивая с колоды. Уперев длинные руки в бока и втянув голову в плечи, он с ухмылкой, больше похожей на гримасу, смотрел на Антона. — Сыщики несчастные... Насквозь все видят! Эх!

Он смачно плюнул в песок.

— Ты не хулигань, Огурчинский, — негромко сказал Антон и тоже встал. — Значит, уверен, что мы ошибаемся? Почему?

— Потому что потому...

— И тебе больше нечего сказать? — В голосе следователя была откровенная насмешка.

— Есть что сказать, — пробормотал Юрий. Он закусил губу, и хотя продолжал стоять в воинственной позе, но явно сник.

— Так говори!

— Сейчас скажу...

— Я подожду. — И Жудягин опять опустился на колоду.

— Нечего ждать, — глухо проговорил Юрий. — Дело в том... — Он опять запнулся, проглотил слюну раз, другой.

— В чем же?

— Дело в том... что... Старого убил я...

18

Текебай Чарыев любил Каракумы. Участок, куда его после окончания школы милиции направили инспектором, по площади, пожалуй, был с небольшое западноевропейское государство, чем Текебай немало гордился. За три года на служебном мотоцикле и попутных машинах он исколесил барханы Заунгузских Каракумов вдоль и поперек и несколько раз был на краешке смерти от перегрева и жажды. Приходилось ему попадать в песчаные бури, увязать в размокших такырах, а однажды Теке поломал ребра и руку, свалившись с каменного уступа Унгуза. Когда Чарыева перевели с повышением в Шартауз, он обрадовался. Однако и сейчас, имея уж три звездочки на погонах и став старшим инспектором уголовного розыска, Текебай с большим удовольствием воспринимал приказ о командировке в дальние пески. Он считал себя прирожденным каракумским следопытом, и товарищи по отделу знали, что думать о себе так у Текебая основания имелись.

А между тем сам он был коренным горожанином. Правда, Педжен, где Текебай родился и вырос, большим городом не назовешь. Однако в республике он пользуется известностью как центр важнейшего хлопководческого района. В педженском оазисе у людей есть и сады, и виноградники, и даже своя речка Педженка, правда, пересыхающая к середине лета и впадающая в «никуда», то бишь в те же каракумские пески. И все же каждому педженцу великая пустыня, раскинувшаяся к северу от зеленой зоны и занимающая четыре пятых территории республики, была родной и близкой. Почти все семьи педженцев имели в песках родственников. Чарыевы — тоже. Вплоть до десятого класса Теке проводил каникулы на отгонных пастбищах — работал чолуком у дяди Бяшима, младшего брата матери, пасшего колхозных верблюдов. Короче, к пустыне Текебаю было не привыкать, и всякий раз, пускаясь по служебным делам в дальнюю дорогу за барханы, он не испытывал ни опасения, ни робости.

Вот почему и сейчас, сообщив следователю о своем намерении «обревизовать окрестности», инспектор Чарыев ничтоже сумняшеся углубился в пески — сначала на километр в северо-западном направлении, а потом, сделав полукольцо вокруг станции, поехал строго на юг. И надо же: уже в трехстах метрах от метеоплощадки наткнулся на недавний мотоциклетный след. Да, Текебай никак не ожидал, что его чисто умозрительное предположение о существовании следов второго мотоцикла подтвердится так сразу. Их не мог оставить Шамара — этот мотоцикл был с коляской, так что версия «Брат», которую Жудягин с Чарыевым выдвинули скорей для очистки совести, обретала теперь признаки реальности. Подивившись своей сыщицкой интуиции, Текебай направил кульджановский «Урал» вдоль отчетливой колеи, продавленной в песке неизвестным мотоциклом. Однако хорошо различимой она была лишь метрах на десяти — там, где ее прикрывала подветренная сторона крупного песчаного холма. Как только бархан кончился, пропал и след: невидимый и неслышный ветерок успел размыть его края и присыпать углубления песком.

Правда, Текебая это обстоятельство ничуть не смутило. Не заглушая мотор, он слез с седла и взобрался на такой же сыпучий холм по соседству. С него инспектор увидел то, что хотел: две змейки следов вились у бархана за спиной, а затем снова обрывались в ложбине между серо-желтыми буграми. Инспектор спустился, прошел и опять взбежал наверх — и опять увидел след, укрытый от ветра. Он вернулся к мотоциклу, вытер платком лицо и шею, расстегнул рубашку почти до пояса. Теперь он знал направление, в каком проехал неизвестный: на северо-запад. Но если он и дальше двигался так, то должен был миновать место ночных событий — злополучный кыр — метрах в ста — ста пятидесяти южнее. «Впрочем, — подумал Чарыев, — где-то он мог к нему и резко повернуть».

Стараясь держаться как можно ближе к обрывкам чужой колеи и в то же время не затоптать ее колесами, Чарыев почти уверенно лавировал между большими и маленькими, голыми и поросшими засохшим кустарником холмами, пока не выскочил неожиданно на жесткую плешину небольшого такыра. На его сожженной солнцем поверхности, похожей на серый бетон, побитый трещинами на многоугольники, след мотоцикла с коляской исчез.

Текебай даже выругался вслух: не было печали, теперь нужно объехать по пескам вокруг всего такыра, чтобы снова сесть неизвестному на хвост. «Ну, а если это был проезжий чабан? — подумал он. — Просто ездил ночью поохотиться с фарой. А я за ним, как идиот, гоняюсь...».

Мысль эта была, конечно же, неприятна инспектору. Однако он знал: каждую версию должно отработать до конца, иначе грош тебе цена как сыщику. Текебай понимал, что «брат» вряд ли имел отношение к трагедии на кыре. Тем более что обрыв, откуда был сброшен ночью начальник метеостанции Бабали, остался уже метрах в шестидесяти позади и, как рассчитал Текебай, более чем в ста метрах севернее. Из этого следовало, что неизвестный (или, скажем, «брат») к злополучному кыру на мотоцикле не приближался. Это, впрочем, было ясно и вчера: если б подъезжал близко, заметили бы сразу. Но разве не мог он остановить машину в барханах и пешком пробраться на кыр? Один мужской след остался неопознанным — забывать о нем никак нельзя.