— Тогда зачем все эти Очищения? Почему одни твои дети убивают других?

— Семя их — семя людское, люди любят это больше всего на свете.

— В общем, в папу пошли, — подытожил я. — Коллективного отца. Понятно. Ещё порцию?

— Вы меня совершенно напоили, — засмеялась Ведьма.

— Это моя работа.

— Тогда ещё один, последний коктейль, и я пойду. Раз уж вы не хотите взойти на моё ложе и оставить во мне своё семя.

— Воздержусь, пожалуй. Мне не нравится идея, что люди, которые убивают друг друга просто так, по привычке и для удовольствия, будут как-то связаны со мной.

— Я никогда не покидала это место, но разве в других люди ведут себя иначе?

— Да, — признал я, подумав, — так и есть, пожалуй. Просто в других местах оправдания лучше. Как они могут не знать, что отродья? Празднуя один день рождения на всех? Не рожая, но растя детей? В городе даже родильного дома нет!

— Они знают, — сказала Ведьма, вставая, — каждый из них знает про себя, что отродье. И потому усерден в поиске других. Так заведено, и не надо вам в это вмешиваться. Оставьте моих детей в покое, Роберт. От них ничего не зависит.

Она пошла к выходу, слегка покачиваясь и сбиваясь с шага.

— Не могу обещать, — сказал я ей в спину, — от меня тоже ничего не зависит.

Глава 27. Копач Сливовица

— …Уже пора, отец? — спрашивает голос блонды из радио.

— Да, — мрачно отвечает ей мой средневековый коллега, — день Очищения завтра. Нам надо подготовиться. В отличие от других, у тебя будет время.

— Бедные другие. Они считают себя любимыми детьми, думают, что у них есть семья, строят планы на будущее. Но на самом деле они уже мертвы, просто не знают об этом. Спасибо, что рассказал мне всё, отец. Я успела смириться с тем, что отродье. Что не доживу до следующего утра. Я попрощалась с подругами, искупалась в озере, встретила рассвет. Я готова. Пошли в подвал.

— Ты же понимаешь, что…

— …не выйду оттуда? Да, конечно. Проведу последний день, глядя на пламя свечей. У меня нет души, у меня не будет посмертия, моя жизнь погаснет вместе с ними. Пошли, пока я в силах принять это достойно. Я постараюсь не кричать и не плакать, но если не смогу удержаться, держись ты. Это просто тело, которое хочет жить, оно не всегда меня слушается.

— За что нам такое, дочь? Неужели так дорого стоит мой грех?

— Это плата за восемнадцать лет любви, разве она так велика? Не так уж плохо умереть в восемнадцать, отец. Я не познаю разочарований, не буду стареть, мне не придётся тебя хоронить. Это даже немного эгоистично, уйти так рано, поэтому тебе тяжелее, чем мне. Тебе с этим жить.

— Я не знаю, как жить теперь. Ты лучшее, что было в моей жизни.

— Не мне, отродью, давать советы, но, если на твоём пороге снова окажется корзинка из озёрной травы, знай, дело того стоит. А теперь пошли. Нет смысла тянуть с неизбежным…

Клушатник слушает заворожённо, одна дама даже промакивает украдкой слезу. Может быть, в её доме тоже сегодня проснулся кто-то, ещё не знающий, что это последний день. А может быть, он уже знает. Сидит запертый в подвале, глядя на свечи. Или лежит, привязанный к вкрученным в пол кольцам, и смотрит в освещённый этими свечами потолок, пока та, кого он восемнадцать лет считал матерью, сочувствует чужой драме по радио. Впрочем, может быть, всё и не так. Может быть, она придушила его ещё в корзиночке, решив, что нет смысла восемнадцать лет кормить отродье.

— Знаешь, босс, — спросила тихо Швабра, — на что это похоже?

— На что?

— На аперитив в племени людоедов. Для поднятия аппетита перед основным блюдом.

— Ты слишком кулинаризируешь вопрос.

— Не притворяйся, ты понял. Я не могла понять, зачем они растят их столько лет. Учат, лечат, одевают, воспитывают, тратят время и деньги, терпят все закидоны. Но сейчас посмотрела на клушатник и внезапно поняла.

— И зачем же?

— Ради завтрашнего дня. Им это нравится. Они предвкушали. Восемнадцать сраных лет каждая из них смотрела на ребёнка и думала: «Придёт день!» Как ты думаешь, босс, дело в том, что они их не рожали?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что нет. Мне кажется, они их даже любят. Причём больше, чем тех, кто останется. И потому убьют с особенным удовольствием. Сладость и горечь, как в кофе с сахаром, которого они уж выпили по полведра. Сейчас в сортир побегут, а мне отмывать потом…

Директриса как будто услышала — встала и красивой гордой походкой направилась к туалету.