Слава понял, что с таким же успехом Быстров мог назвать Орел, Курск, Москву, — никуда он не уедет…

Спустились с крыльца, свернули в аллею. Сирень давно отцвела, рыжие, кисти пошли в семена. Слава дивился Быстрову, никуда он не уезжает, ничего не боится. Он кого-то напоминает Славе, идет не свойственной ему медленной походкой — за ним никогда не поспеть, а тут точно прогуливается.

Пахнет медом, душистым липовым медом, звенит пчела, вьется вокруг головы. Слава отмахивается, но пчела носится вокруг как угорелая — не надо махать руками.

— Ну, прощай, — наконец произнес Быстров.

Слава не успел и ответить, ничего не успел сообразить, как Быстров нырнул в заросли сирени — и его уже нет. Куда это он? Если в Семичастную, не миновать усадьбы Введенского, учителя географии Андрея Модестовича, а тот не слишком обожает Советскую власть. Как это Степан Кузьмич не боится?

4

Несколько дней тишины, и вдруг они появились. Должно быть, спешили. Небольшой конный отряд. Обычные кавалеристы вперемежку с казаками. Черные маслины в розовом винегрете. Спешились у церкви, квартир не искали, пошли по избам, лишь бы пожрать да прихватить чего на дорогу. «А ну, хозяйка, собери…» — «Да чего собрать-то». — «Шти, вот что. Момент!» Кавалеристы умеют кур ловить. Раз, раз!.. «Да что ж вы, разбойники, делаете!» — «Твое дело, тетка, пожарить, а наше пошарить». Пожрать, и опять на коней…

Астаховых миновали. К ним обычно заворачивало начальство. Обойдут — не обойдут, обойдут — не обойдут, любит — не любит…

Любит! Нервный стук в стекло. Никуда не денешься, выходи. Появилась Надежда, батрачка Астаховых, за нею Павел Федорович.

— Кто тут хозяин?

Офицер, сопровождаемый четырьмя казаками. Подтянут. Брит. Молод. Любезен.

— Э-э… Ротмистр Гонсовский! С кем имею честь? — С этаким прононсом: Гоннсовский! И даже с полупоклоном. — Э-э… Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…

И опять этакий легкий жест рукой: извините, ничего не поделаешь…

Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.

— Пардон… Откройте.

Офицерский пальчик постучал по сундуку.

— Заховали куда-то ключ.

Наивный человек Павел Федорович!

Ротмистр к одному из подручных:

— Ефим, взломать…

Павел Федорович кинулся к сундуку.

— Я открою!

Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполама…

— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии… Офицерам тоже нужно на чем-то спать. Ефим, а теперь — если вам что требуется…

Казакам требуется мануфактура. Три, четыре, пять. Вернулись в залу. Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.

— Пап-ра-шу открыть чемоданы.

Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…

Вера Васильевна сберегла один гарнитур — воспоминанье о лучших временах, рубашка и панталоны, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.

— Простите. Но… Бывают обстоятельства, когда и офицеры нуждаются в таких…

Лицо ротмистра осенила туча, он строго взглянул на Павла Федоровича.

— На два слова. Масло?

— Сметана есть.

— Сметану не берем.

— Не сбивали еще.

— Проводите в погреб.

В погребе бочки полторы сливок, Павел Федорович не спешил сбивать масло. Бочонок с топленым маслом врыт в землю, притрушен землей.

Гонсовский заглянул в бочки.

— Пейте, ребята, — разрешил он казакам. — Полезная штука.

Павел Федорович нашел даже кружку.

— Угощайтесь.

Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?

— Пошли…

Гонсовский чего-то искал.

— А здесь что?

Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.

— Хозяйственный скарб.

Откройте.

Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.

Возразил другой — Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: прочь, прочь, не пущу! Уходите! Неистово залился…

Гонсовский испуганно оглянулся.

— Где это?

— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.

— А у вас пасека?

— Небольшая, для себя.

В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас — сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь — топоры, вилы, лопаты…

— А это что?

Точно не видел!

Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.

— Овес.