— Я не могу ее остановить. Все уже кончено.

— Ты не должен был стать поэтом. — Неплодная встала. — Ты не выдержал испытаний. В тебе не было ни силы, чтобы решать все самому, ни сострадания, чтобы отказаться от жестокости. Ничего, что хотел увидеть дай-кво.

— Я старался, — шепнул Маати.

— Тебе рассказали, — ответил андат и повернулся к Оте. — Ты пошел к нему. Когда вы оба еще были мальчишками, ты предупредил его, что школа — не то, чем кажется. Ты рассказал ему, что это испытание. Выдал тайну. И, узнав ее, он вел себя, как нужно. Без тебя он не стал бы поэтом, и этого всего никогда не случилось бы.

— Я тебе не верю, — сказал Ота.

— Не имеет никакого значения, — ответило существо. — Главное, что он знает. Маати-кво создал орудие для убийства, и создал его в страхе. Он не усвоил ни одного из двух уроков. Целое поколение женщин будет знать, что он украл у них радости материнства. Мужчины Гальта станут ненавидеть его за то, что он лишил их мужественности. Ты, Маати Ваупатай, забрал у них детей.

— Я… — начал Маати, но голос его подвел. Он осел на пол, будто у него подломились ноги.

Ота хотел что-нибудь сказать, но в горле совсем пересохло. Тишину нарушила Эя, которую он держал на руках.

— Замолчи, — сказала она. — Оставь его в покое. Он тебе ничего не сделал.

Неплодная улыбнулась, обнажив белоснежные острые зубы.

— Зато он сделал кое-что тебе, Эя-кя. Когда вырастешь, ты поймешь, как сильно он тебя обидел. Годы пройдут, прежде чем ты поймешь. А может, целая жизнь.

— Мне все равно! — крикнула Эя. — Оставь дядю Маати в покое!

И, словно в словах девочки заключалась какая-то сила, андат исчез. Темные одежды упали на каменный пол. В тишине были слышны только прерывистое дыхание Эи и стенания города. Хай Сетани облизал губы и с тревогой взглянул на Оту. Маати смотрел в землю.

— Они нас не простят, — промолвил Семай. — Гальты перебьют нас всех до последнего.

Ота положил ладонь на лоб дочери. Разговор с андатом забрал у нее последние силы. Лицо побелело, тело слегка подергивалось, и это говорило о том, что боль еще не утихла. Ота нежно поцеловал ее в лоб, а она обвила руками его шею, всхлипывая так тихо, что он один мог это слышать. Ниже пояса ее платье пропиталось кровью.

— Нет. Не перебьют, — сказал Ота. Голос шел как будто издалека. Ота удивился, как спокойно он звучит. — Семай. Возьми Маати и бегите из города. Находиться здесь вам теперь опасно.

— Нам теперь везде опасно появляться. Мы могли бы отправиться в Западные земли, когда придет весна. Или в Эдденси…

— Уезжайте сейчас же и не говорите мне, куда. Я не хочу знать, где вы скрываетесь. Понимаешь? — Он посмотрел в широко распахнутые, испуганные глаза поэта. — Я смотрю на свою дочь и едва сдерживаюсь. Но когда я увижу жену, вам оказаться там, где я не смогу вас найти.

Семай открыл было рот, хотел что-то сказать, но не смог, и молча сложил руки в жесте повиновения. Маати поднял голову. В покрасневших глазах дрожали слезы, но во взгляде не было ни просьбы, ни мольбы. Только раскаяние и покорность. Если бы Ота не боялся потревожить Эю, он обнял бы поэта, постарался бы утешить его, как только мог. И все равно отослал бы старого друга прочь. Он видел, что Маати это понимает. Его толстые руки изобразили формальную позу прощания, которая подходила для тех, кто пускается в долгий путь или расстается с умершим. Ота ответил позой прощения, которого тот не просил.

— А гальты? — спросил хай Сетани. — Как нам быть с гальтами?

Ота поднял Эю и переложил с пола к себе на колени. Напрягся, встал. Она оказалась тяжелей, чем он помнил. Он так давно не брал ее на руки. Тогда она была меньше, а он — моложе.

— Мы найдем трубача и дадим сигнал к атаке, — сказал Ота. — Прислушайтесь. Если им так же плохо, как и ей, они вряд ли смогут нам противостоять. Мы выбьем их из города, если начнем прямо сейчас.

Глаза хая Сетани вспыхнули. Он расправил плечи, оскалился, как бойцовый пес, и сложил руки в жесте повиновения приказу. Ота кивнул.

— Эй! Вы! — закричал Сетани слугам и направился к ним пружинящей походкой. — Найдите трубача. Пусть трубит наступление. И меч! Дайте мне меч и принесите еще один — для Императора!

— Нет, — сказал Ота. — Не надо. Я останусь со своей дочерью.

Пока никто не сделал ошибку, осмелившись ему возразить, он повернулся и понес Эю к лестнице и вниз, в темноту.

Баласар попробовал представить, что было бы, если бы он не попытался.

Это напоминало кошмар. Он двигал своих людей, как фишки по доске, с улицы на улицу, от дома к дому. Как мог, старался уберечь от непредсказуемого, смертоносного дождя из камней и стрел. Площадь, которую он выбрал, находилась лишь несколькими улицами южнее входа в беззащитное чрево города, на безопасном расстоянии от башен. Снега нападало столько, что он скрывал ноги выше щиколоток, но Баласар не чувствовал холода. В крови горел огонь. С лица не сходила хищная улыбка. Один отряд уже вернулся из дворцов, армия росла. Баласар обходил ряды, чтобы воины его видели, подбадривал их. В глазах людей он видел отражение своей радости, предчувствие победы и надежду попасть наконец в тепло. Нет, зиме они не достанутся.