Вся эта плоть и вверх росла, и гуд

Шёл по земле. Николай Заболоцкий

Heracleum sosnowskyi

Эта история случилась ещё в 198* году, когда я, пользуясь ещё свободой молодого бездельника, путешествовал среди русских равнин.

На этих дорогах случилась со мной обычная для того времени неудача: я застрял на автобусной станции.

Дело происходило на берегах Верхней Волги, в тех местах, где великая река не обладает бесконечной шириной и не превратилась в торную дорогу огромных кораблей. Унылая автостанция стояла рядом с пустой пристанью и заснувшей до утра паромной переправой, а окружало крохотное её здание всего несколько домов.

На ночлег тут надеяться не приходилось.

По правилам тех лет, после отправления последнего автобуса служитель покрепче выгонял случайных путников с автостанций вон, чтобы они не спали на лавках, будто цыганский табор. Цыган в те времена, кстати, особенно боялись — и, если настоящий табор, как пчелиный рой, вдруг садился на вокзал или автобусный причал, то начиналась суматоха: деревенские бабы прятали в баулы детей, мужики клали руку на паспорт за пазухой, будто клялись на Святом писании, а одинокий милиционер жался к стене.

Я цыган не боялся вовсе — прежде всего оттого, что денег у меня не было, а в драки с молодыми ромалэ я не лез, потому как видел, как колют им карманы острые ножи. У них, конечно, была своя правда — тоже ведь люди. Но, спору нет, ночевать с ними в одной комнате я не пожелал бы никому.

Причина ненависти деревенских людей мне была тогда ясна — цыгане были чужими. Неизвестно чего от них ждать, хоть они давно не воровали коней — по крайней мере, здесь. Трактор и мотоцикл давно пришли на смену крестьянской лошадке, как о том пророчествовали классики.

Итак, я вышел из неприветливого домика с кассой и закурил.

Мой малый, но прочный опыт путешественника говорил, что в таких случаях нужно дать дороге перевести дыхание, а лишь потом дать подхватить тебя, то есть, попросту, не суетиться.

И точно — неподалёку обнаружился грузовик со спущенным скатом. Через пять минут я уже помогал шоферу менять колесо.

В награду меня повезли куда-то и, очнувшись от минутного сна в кабине, я вдруг обнаружил, что меня доставили в научный городок.

Я знал, что такое эти научные городки, по краю которых натянута колючая проволока, а на пропускных пунктах стоят суровые автоматчики.

Но это было явно другое место.

Пока я заторопился в туалет, несколько взболтанный долгой дорогой, мой спаситель принялся спорить со своим товарищем. Я, было, готовился заночевать у них в гараже. Но нет, оказалось, в гараже ночевать нельзя, должна была приехать какая-то комиссия, которая всё осмотрит и запишет, а эти комиссии всегда являются, как привидения, — неожиданно и страшно. И вот они спорили, к кому меня отправить.

Оба сходились на том, что сейчас не спит только один сумасшедший, и вот он-то меня точно приютит. Шофер, принимавший неподдельное участие в моей судьбе, говорил, что приютит-то приютит, а наутро зарежет.

Мне это не понравилось до чрезвычайности, но деваться было некуда. Спать на лавочке мне не хотелось. Августовские ночи холодны, а Илья-пророк уже положил в воду камень, что означало приближение осени, с поправкой, разумеется, на новый календарь.

Меня провели через парк, где на меня сразу же замахнулся гипсовый Ленин, затем мы шмыгнули узким проулком между почти дачных заборов и вышли к облупленному дому, архитектуру которого по всем городам центральной России обычно описывают как «пленные немцы строили».

Мой провожатый стукнул в дверь (рядом, внушая надежду, светилось окно), я поздоровался с сухоньким старичком в круглой чёрной шапочке. Из-за этой шапочки он действительно смахивал на сумасшедшего, но я знал, что такие странные головные уборы ещё не повывелись в пятидесятые годы, и даже видел такого профессора в фильме «Весна». Вот если бы кто вышил ему стеклярусом на этом головном уборе букву «М», тогда — да, это меня бы встревожило. Сумасшедших часто боятся, потому что они почти как мы, почти как люди. А при этом всё же люди, да не такие, непредсказуемые, с непонятной властью.

Но всё это я додумывал уже на узкой койке, проваливаясь в сон, как в болото.

Утро началось с петушиного крика.

Я встал и отправился исследовать место моего обитания.

Потолки были высоки, но облуплены, по стенам змеились трещины, и видно было, что поверх старых, залитых масляной краской, уже появились новые.

Никого в доме не было. Хозяин мой куда-то подевался, а я не горел желанием его искать.

Я привёл себя в порядок и стал думать, как покинуть это странное место.