Вид у нее ошарашенный.

– Ты мой папа?
– тыкает в меня пальцем Катя.

– Разве непохож?
– шепотом отвечаю я.

– Мой папа был с усами.

– Они мне очень мешали пить молоко, я их сбрил.

– Противное молоко можно было бы и не пить.

– Значит на тебя... покушались, - приходит в себя Елена Ивановна.

– Это предположение следователя.

– Мама, а папа усы сбрил.

– Разве папа от этого стал хуже?

– Нет. Но усы колются.

Мне всегда неприятно, когда люди вокруг тебя шепчутся и, показывая в меня пальцем говорят, что он упал с большой высоты, разбился вдребезги, но все-таки собран по косточкам и теперь ходит с палочкой. Таким героем быть противно.

Пароходство дало мне и жене путевку на юг и теперь я прощаюсь в больнице с персоналом. Люська расстроена. Мы в палате одни и, поджав ноги сидим на кровати.

– Дядечка, но вы же ее не любите. Как вы можете так просто поехать с чужой женщиной и потом обманывать ее всю жизнь. Вы же даже спать с ней будете, притворяясь законным мужем.

– Придется.

Люська от этих слов подпрыгивает.

– Что значит придется? Вы же фальшивый до основания, а что будет, когда она узнает правду?

– Не знаю.

– Вот видите. А я знаю. Для нее это будет жутким потрясением и она может даже заболеть...

– Типун тебе на язык, сорока.

Люська затихает, потом вспыхивает опять.

– А как же я?

– Ты хотела учиться на косметолога. Расти надо, а то настоящего мужика не приманишь, упустишь.

– Я уже упустила...

– Значит не доросла.

Она вспыхивает и выскакивает из палаты. Я иду в кабинет профессора. Он встает из-за стола и бережно трясет мою руку.

– Я сделал все хорошо. Склеил тебя, но не спас от самого себя. Если не лень будет написать письмо, то тисни несколько строчек.

Он бережно обнимает меня.

– Спасибо вам, профессор.

– Я еще не поблагодарил тебя за коньяк.

Жена и Катя ждут в вестибюле.

– Все?
– спросила Елена Ивановна.

– Да.

– Сначала в гостиницу за вещами, а вечером на поезд в Ростов.

– Хорошо.

Мы садимся в такси и тут в окне больницы я вижу зареванное Люськино лицо. Прощай славная девчонка. Дай бог тебе хорошего, стоящего парня.

Евгения Дмитриевна, мать Елены, сразу у порога начала портить настроение.

– Иван Васильевич, с выздоровлением, вы настоящий герой. Надо же разбиться и так выкарабкаться. О вас в газете написано. Вот смотрите.

Она бежит в комнату и приносит несколько газет. На полосе лицо настоящего Полторанина с усами и заголовок: "Врачи сделали чудо". Почему "чудо", а в прочем, черт с ним. Отдаю газеты теще и иду по комнатам, вглядываясь в каждую вещь, оставленную настоящим Полтораниным и ту чужую жизнь, в которой он жил.

Катя сразу же в свою комнатку, а Елена вся светится от радости. Сначала она ходила за мной, потом ушла на кухню, утащив за собой мать.

В санатории нам выделили семейный номер и мы с Леной как дети волновались за нашу первую ночь. А утром, лежа на моей груди, она сказала.

– Здесь каждый миллиметр тела чужой. Слушай, Полторанин, тебя переделали основательно. Ты он и не он. И характер переменился здорово, раньше был не всегда трезвый, жесткий, а сейчас- мягче и ласковей, совсем не тот.

– Так лучше или хуже?

– Лучше, да еще как лучше.

Она приподнимает голову и смотрит на мое лицо. Потом тянется губами и касается щеки.

– Я тебя люблю, Иван. Поцелуй меня и прижми к себе крепко-крепко.

Месяц пролетел как сон. В санаторий пришла телеграмма, меня требовали на медицинскую комиссию. Мы заторопились домой.

Я обходил всех врачей три дня. Меня щупали, прослушивали, били молоточками, делали бесчисленные анализы, таскали из кабинета в кабинет и наконец пригласили к главному врачу. Когда я вошел, то чуть не упал у входа. Рядом с главным врачом, в штатском, сидел полковник Мухитдинов. И здесь достал, сатана.

– Поздравляю, Иван, - фамильярно начал полковник, - тебя признали годным. Я правильно говорю, Сергей Сергеевич, - обратился он к главному.

– Да, да. Иван Васильевич, мы нашли, что общих нарушений нет, анализы хорошие и думаю, что месяца через два вы можете идти в плавание.

– Что же мне делать два месяца?

– В управлении порта вам найдут работу. Сейчас вы меня простите, но мне надо выйти по делам.

Главный врач выходит и Мухитдинов лениво пересаживается в его кресло.