Но стоило честно признаться себе самому — до некоторых пор его эта слепота устраивала.

Устраивала ровно с того момента, как он увидел её в этом чёртовом подвенечном платье.

С тех пор ничего не замечать было легче и проще.

— Отпустите меня, — прошептала она, и он услышал в её голосе слёзы. — Отпустите, пожалуйста. Я… очень устала, Александр. Я н-не понимаю…

— Нина, почему мы с вами никогда не общались?

Она замерла, очевидно, растерявшись от его вопроса. Он и сам удивился, что эти слова слетели с его языка.

— П-почему?.. Вы у меня это спрашиваете?

На все двести процентов заслуженный упрёк.

— Вы никогда не стремились наладить со мной диалог, — он пытался отвлечься от мыслей о том, что его пальцы почти касаются её кожи под задравшимся свитером. — Очевидно, вас совершено не волновало, что я о вас думаю.

— Вы пытаетесь переложить вину на меня?..

— Вы очень плохо меня знаете, если так думаете. Я пытаюсь разобраться в нашей непростой ситуации.

— Вы думаете, она настолько сложна, чтобы в ней разбираться?

Она говорила с лёгким придыханием, и Алекс гадал, чем оно вызвано. Испугом, оттого что он позволил себе неслыханную вольность и по-прежнему её не отпустил, или волнением? Волнением, которое необязательно могло быть спровоцировано одним лишь испугом.

— Если бы вы задали этот вопрос примерно неделю назад, я бы ответил, что определённо не стоит. Но после событий последних дней и этого безобразного балагана сегодня всё выглядит сильно иначе.

— Иначе, чем?..

— Чем то, как я всё себе представлял.

— Вот как… — тихо отозвалась она. — Значит, я не ошибалась. Вы, конечно, нарисовали себе некий образ. Вы ведь меня тоже не знаете. Вы меня себе вообразили.

Если бы Нина Евгеньевна когда-нибудь вдруг узнала, что именно он порой себе воображал. Что ему снилось, когда это самое воображение он не в состоянии был контролировать… Может, она никогда бы с ним больше и не заговорила.

— Я не собираюсь оправдывать свою близорукость. Так сложилось, что мне проще было положиться на…

Он осёкся, слишком поздно сообразив, что не стоило именно так это всё объяснять. Он не собирался обсуждать с ней своего младшего брата. Пусть даже он ни на букву не погрешил бы против истины — Егор действительно сделал всё, чтобы убедить его в правдоподобности картинки, которую рисовал.

— Можете не продолжать, — в голосе Нины засквозила плохо прикрытая горечь. —Нну вот вам и ответ на ваш вопрос. Зачем бы мне было с вами общаться? Думаете я из тех, кто целенаправленно ищет чужого одобрения?

— Я ничего больше не думаю. Но мне хотелось бы поправить картину в своей голове.

— Для чего? Для чего вам вдруг понадобилось поправлять эту картину? — она шевельнулась в его руках, кажется, тряхнув головой. Но сказать наверняка было сложно — тут, в нескольких шагах от мерцавших на журнальном столике свечей, почти ничего не было видно.

— Установить истину, — уклонился он от прямого ответа.

— И с каких пор она вам понадобилась? — в её голос вкралась обида. — До сих пор я получала от вас в лучшем случае «шпильки». Вы, кажется, ясно дали понять, что как человек я вам совершенно неинтересна. Думаю, в чём-то вас даже искренне не устраивал наш с Егором брак. Но это тоже не новость. Многие из его окружения считают наше замужество благотворительностью.

Интересно, чьей именно благотворительностью? Потому что он в роли благотворителя видел как раз совсем не Егора. Но озвучь он ей свои соображения, и она ему не поверила бы.

— Сделайте одолжение, — он не успел отговорить себя от этого опасного манёвра и снова склонился к её уху. — Не приписывайте меня к большинству. Мне нет никакого дела до фантазий и заблуждений всех остальных. У нас с вами совершенно другая история.

Она снова затихла — кажется, изумлённая его последней фразой. И она имела полное право сейчас изумляться.

Потому что он действительно хотел того, от чего долгое время бежал. Хотел увидеть, узнать её настоящую.

Пусть это и сочеталось с оглушительным риском окончательно распрощаться со здравым смыслом.

Хотя о здравом смысле бесполезно было заикаться, когда он по-прежнему прижимал её к себе так, будто имел на это хоть какое-то право.

Но она сама виновата. Она не вырывалась.

Даже отстраниться от него не подумала.

К сожалению, это подогревало его воображение.

К сожалению, он не мог этому сопротивляться.