В лесу не чувствовалась разгорающаяся с самого утра летняя жара. Скрытые под раскидистыми кронами, охлаждённые утренней росой и хлещущим в лицо ветром, они носились по лесу — он на коне, она тенью. Они были далеко от места обычных встреч, но Анна знала лес, как свои пять пальцев, ей бы не составило труда вернуться назад или вывести Филиппа к замку. Но возвращаться было рано, да и не хотелось совсем.

Анна остановилась у толстого многолетнего дуба, который будто безуспешно пытались свалить: корни с одной стороны торчали высоко над землёй, — и прислонилась к шершавому, влажному стволу, улыбаясь и пытаясь отдышаться. Филипп спешился и, поднявшись по корням, облокотился рядом с плечом Анны. Уставший конь отошёл подальше пощипать траву.

— В этот раз ты меня почти догнал, — призналась Анна, откинув голову назад и глядя Филиппу в лицо. — Кажется, твой конь понял, как надо бегать.

— Не обижай его, у него уж точно магии нет.

— И в самом деле! Ну, не может же проблемой быть наездник, который — сколько тебе? — к восемнадцати годам не научился элементарным полезным приёмам, вроде ускорения!

— Давно можно было понять, что маг из меня дерьмовый.

— И от кого вы понабрались таких выражений, сэр Керрелл! — Анна картинно закатила глаза.

Филипп с напускным безразличием махнул рукой и склонился над ней. Он был так близко, что видел длинные шрамы от заживших рваных ран, скрывшиеся под татуировкой у Анны под левым глазом.

— Откуда они? — шёпотом спросил он, осторожно проводя тыльной стороной ладони по её щеке. — Шрамы.

— Неосторожность, — так же тихо проговорила Анна.

Она внимательно смотрела на него, напряглась, но не отстранялась. Ждала, что ещё он сделает, и, только когда Филипп попытался дотронуться до татуировки, дёрнулась и отклонилась.

— Не лапай, Керрелл! Она волшебная. Если руку оторвёт, сам виноват будешь.

— Она так зачарована? — спросил Филипп с ещё большим интересом. — Парням руки отрывает?

Анна снова посмотрела ему в лицо и процедила сквозь зубы:

— Принцип немного другой, но вполне может, Керрелл. Так что, пожалуйста…

Филипп понимающе кивнул и вместо того, чтобы исследовать её лицо, запустил пальцы Анне в волосы, прошёлся между выкрашенными в алый прядями, высвободив несколько из нетугой растрепавшейся косы. Анна едва слышно усмехнулась, опуская глаза, и, прильнув к Филиппу, прошептала ему на ухо:

— Да, за такое руки оторвать можно.

Филипп замер, упёршись ладонями в ствол дуба над плечами Анны. Его ногти вонзились в кору. Мысли и желания путались от того, как она дышала ему в ухо, а её пальцы, шагая по его груди, поднимались к напряжённым плечам.

Он резко отстранился и, воспользовавшись замешательством Анны, крепко прижал её к себе. Его губы накрыли её поцелуем голодным, страстным. Он не хотел, чтобы она уходила, впивался в плечи, будто это могло её остановить. А она и не думала сопротивляться…

На мгновения исчезла огромная пропасть. Стёрлись все рамки. Они могли быть кем хочется, а не кем должны были. Но лишь на мгновения…

Потому что это было неправильно. Они не должны были даже встречаться, что уж говорить о чувствах. Но месяц — какой-то месяц! — и они уже не думали, что будет потом. Могло ли что-то быть вообще?

И словно в ответ на этот вопрос Анна исчезла. Она не появилась на месте их встреч ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. И Филипп, чувствуя себя преданным, просто ушёл в себя…

Изменения в Филиппе сложно было не заметить. Целый месяц Эдвард видел брата на редкость воодушевлённым и подумывал, что тот сошёл с ума. Филипп и серьёзность слились во что-то настолько цельное, что улыбающимся брата Эдвард уже не представлял. Впрочем, счастливый, влюблённый Филипп ему даже нравился: тот стал разговорчивее, порой играл с Эдвардом в карты или шахматы, стал одалживать провода, которые подключались к синернисту и позволяли играть в стрельбу волшебными шарами по мишеням, и даже показал Эдварду обход нескольких блокирующих информационные потоки барьеров. А потому, когда Филипп снова помрачнел и начал закрываться в кабинете, Эдвард понял: что-то произошло. И он был полон решимости всё выяснить, несмотря на попытки Филиппа пресечь разговоры.

В один день Эдвард без стука зашёл в кабинет брата в надежде застать его там, но комната оказалась пустой. «Я подожду», — решил Эдвард, засунув руки в карманы и проходя по ковру к заваленному исчирканными бумагами столу. Там же лежали стопки фолиантов, разные папки, в которые Эдварду так хотелось сунуть нос. Он пробежался любопытным взглядом по столу и неожиданно заметил написанное неизвестным почерком письмо. Оно лежало на видном месте и так звало, так манило к себе. Эдвард не стал сопротивляться, воровато оглянулся на дверь и обошёл стол, чтобы прочесть бумагу.