— Служи! — махнул рукой Эдгар. — Моя покойная матушка не раз говаривала: «Никогда не отказывайся от добра, которое тебе хотят сделать!» Поэтому для начала займись оружием. Коня приготовишь завтра с утра. Посмотри, в порядке ли седло. А я пока провожу леди Клотильду к её шатру.

Начало турнира было назначено на полдень следующего дня, и к условленному времени всё было готово.

Площадь посреди лагеря, обычно наполовину уставленную лавками торговцев, совершенно освободили и обнесли барьером. Сооружённые больше года назад, а за последние месяцы засыпанные отчасти песком и мусором возвышения и скамьи для почётных зрителей и распорядителей почистили, привели в порядок, даже устроили заново матерчатый навес, не так давно сорванный во время сильного урагана, дня два бушевавшего над равниной.

Прочертили и посыпали подкрашенными опилками полосу посреди ристалища — вдоль неё, по обе её стороны, предстояло скакать выезжающим на поединок рыцарям.

Ровно в двенадцать часов дня (время сверили по сооружённым вблизи площади солнечным часам), заняли свои места герольды и их помощники. Площадь была уже битком набита людьми, и те, кому не хватило места вблизи барьера, что есть силы напирали на передние ряды, а молодые воины по очереди взбирались друг на друга, хотя смотреть было пока совершенно не на что.

Наконец под общий громовой рёв на возвышении появились и стали занимать свои места предводители крестоносцев, точнее, те из них, кто по тем или иным причинам не собирались участвовать в поединках либо собирались отложить своё участие на самое окончание празднества. Для Филиппа-Августа, его сестры Алисы и для обеих королев были специально поставлены кресла. Принесли и ещё одно, которое предназначалось Ричарду Львиное Сердце, однако он появился в боевом облачении, только без шлема, и уселся на барьер, как это сделали многие рыцари, тем самым показывая, что лишь ждёт своей очереди вскочить в седло.

Эдгар и Луи тоже оказались на барьере, как раз против королевского возвышения. Алиса, впервые показавшаяся публично вместе с Филиппом-Августом, увидела издали графа Шато-Крайона и дерзко помахала ему платком. Это, впрочем, допускалось правилами куртуазных отношений, и Луи, не раздумывая, ответил даме своего сердца приветственным взмахом руки, на которой ещё не было кольчужной перчатки.

В этот момент оба молочных брата заметили, что дам на возвышении больше, чем должно было быть — не шестеро, а семеро.

— Посмотри-ка! — воскликнул Луи. — Вот интересно. Кто это такая?

Рядом с королевой Элеонорой, на том самом кресле, которое должен был занять, но не занял её венценосный сын, сидела совершенно незнакомая молодым рыцарям (да и всем остальным участникам и зрителям турнира) дама. Это была, насколько они могли разглядеть на таком расстоянии, совсем юная девушка, одетая роскошно, однако несколько странно. Её изящный наряд представлял собой живописное сочетание христианской и восточной одежды. Бордовое платье с прямоугольным вырезом, богато затканное золотом, было под стать Парижу или Лиону, однако голову незнакомки украшала шёлковая розовая чалма с приколотым надо лбом золотым полумесяцем. Сзади на неё было накинуто прозрачное покрывало, край которого девушка набросила себе на лицо. Но оно закрывало лишь её подбородок и губы, оставляя всё остальное открытым, и Луи с Эдгаром, хотя и смотрели издали, сумели разглядеть большие тёмные глаза, с живостью и любопытством смотревшие на поле предстоящей битвы.

— А она прехорошенькая! — шепнул другу Шато-Крайон. — Только вот откуда королева её взяла?

— С чего ты взял, что её откуда-то взяла именно королева? — немного удивлённо спросил Эдгар. — И какую из королев ты имеешь в виду?

— А какая из королев посмела бы ещё посадить неизвестную даму в кресло Ричарда? — пожал плечами Луи. — Да и сидят они рядом и, вон посмотри, даже о чём-то шепчутся! Ничего не понимаю...

В это время раздались звуки труб, и старший из герольдов объявил о начале турнира и зачитал список рыцарей, заявивших о своём участии. Их было не так много. Во-первых, потому, что для участия в этом состязании были приглашены не все желающие, как бывало обычно, а лишь те, кто проявил особую отвагу при недавнем штурме акрских укреплений. Таковых было, впрочем, немало, однако некоторые накануне были ранены либо покалечились, как граф Шампанский, другие слишком усердно пировали и не чувствовали себя готовыми к битве, третьи потеряли в сражении коней и ещё не сумели подобрать им замену. Всего подтвердили своё намерение выехать на ристалище двадцать восемь рыцарей. По правилам жребий решал, кому с кем биться, однако у двух самых знатных участников — короля Ричарда и герцога Бургундского — было право выбора, и они собирались рано или поздно воспользоваться им, а до того жребий тянули двадцать шесть человек.

Луи выпало сражаться в четвёртой паре, его соперником оказался, к некоторому его смущению, легендарный Конрад Монферратский. У того и у другого были отличные лошади, и поединок обещал быть настолько интересным, что на скамейках и вдоль барьера даже смолкли разговоры и шум.

Труба подала сигнал, оба рыцаря дважды проехали вдоль черты навстречу друг другу — каждый таким образом приветствовал соперника. Затем снова разъехались и, дав коням шпоры, помчались вдоль черты, нацелив копья с тупыми концами друг другу в грудь. Но так как грудь того и другого надёжно укрывали мощные треугольные щиты, каждый понимал, что в последнее мгновение искусный соперник приподнимет копьё, чтобы ударить в закрытую сплошным шлемом голову. Такой удар грозил промахом, но в случае попадания соперник едва ли усидит в седле.

Уже искушённый в боях, Эдгар, однако, впервые видел турнирный бой. И понял, что хотя на турнирах смерть редкая гостья, убивают здесь только случайно, выглядит всё это в чём-то даже страшнее обычной битвы. Эти одиноко несущиеся посреди пустой площади кони, грозные фигуры покрытых железом всадников, склонённые вперёд, неотвратимо нацеленные копья, — всё это вызывало трепет и острое волнение.

— Матерь Божия, помоги ему! — прошептал кузнец.

Удар! Оба противника попали друг другу в голову, оба пошатнулись, но невероятным усилием удержались в седле. Оба копья с треском разлетелись одно пополам, другое — на три куска.