Резко встает, даже почти не шатается, хотя вряд ли успела протрезветь за такое короткое время.

— Я тебя ненавижу, Шутов. — Четыре коротких слова, которые она беспощадно рвет как бумажки и с таким же апломбом швыряет их мне в лицо. — Ты просто мразь. Только богатая. Стоишь тут в своих дорогих шмотках, заварил какой-то всратый чай, сорванный после дождичка в четверг где-то на жопе мира, и думаешь, что имеешь право смотреть на меня свысока. Но между нами нет никакой разницы, Шутов. Хотя, знаешь, даже сейчас, несмотря ни на что, я все еще… тебя…

Она беспорядочно машет руками, как будто отбивается от роя пчел, но то самое слово так и не произносит.

— Пошел ты на хуй, урод чертов.

Алина уходит, оставив дверь нараспашку. Почему-то всегда так делала, еще когда мы были вместе у нас, как и каждой парочки на этапе притирки, случались ссоры. В наших отношениях если кто и хлопал дверью — так это я, хотя со временем искоренил дурную привычку. Через минуту отписывается водитель, что Алина с ним и он везет ее такому-то адресу. Что там — понятия не имею, но точно не ее квартира.

Иду в коридор и инстинктивно закрываю нос ладонью, потому что теперь, когда запах спиртного немного выветрился, аромат ее пряных духов воскрешает в памяти образы прошлого, которые я предпочел бы оставить в могиле.

За порогом квартиры, на полпути к лифту, валяется ее туфля кислотно-розового цвета из лаковой кожи. Странно, на ногах Алины они выглядели пошлыми и громоздкими, а сейчас, когда верчу в руках «хрустальную туфельку» моей бывшей, оказывается, что она очень маленькая, реально на нос какой-то кукле. Не представляю, чтобы налезла хоть какой-то из моих телок.

— И я все еще тебя люблю, малыш, — обреченно бормочу себе под нос. — Но ты тоже можешь валить на хуй со всеми своими заёбами.

Но нас с ней болезненно объединяет не только одна на двоих боль, но и садистское нежелание окончательно с ней расстаться.

Чтобы хоть как-то отвлечься от навязчивых воспоминаний прошлого, копаюсь в прошлом Валерии: читаю переписки в ее мессенджере, доступ к которому мне организовали мои новоприобретенные сотрудники, читаю заметки, где так или иначе всплывают три фамилии — Завольский, Угорич, Наратов. Я прочел примерно четвертую часть, но от этой троицы уже порядком подташнивает. Даже странно, как Гарин мог позволить им вращаться на орбите своей жизни. Хотя, справедливости ради, Завольский во всей этой истории является самым бесполезным звеном. Но хоть непосредственно он не приложил к случившемуся даже пальца, его роль была не менее значимой — он свел их всех в нужном месте и в нужное время.

На часах половина четвертого утра, когда я набираю номер Валерии. Она снимает трубку после третьего гудка, и я слышу всхлип, хоть Валерия очень старается его спрятать.

— Ты на часы вообще смотрел?

Как будто я не знаю, что она так же страдает бессонницей, как и я. Разница между нами только в том, что я не реву в подушку, думая, что раз у стен нет глаз и ушей, то эти пиздострадания так и останутся только на моей совести.

— Почему ты не сказала, что Угорич — твой брат?

В тех редких огрызках о событиях прошлого, которыми она с такой неохотой делилась, Угорич фигурировал исключительно как отдельная единица, этакое грязное пятно, которое она не хотела даже упоминать. Каждый раз, когда нужно было просто произнести его имя, Валерия на секунду замирала и сглатывала, как будто боялась порезать язык.

Но о том, что он — сын ее отца от первого брака, не упомянула ни разу. Не дала даже намека на то, что между ними есть условная родственная связь. Если бы не мое маленькое личное расследование, я бы никогда не откопал этот маленький секрет.

— Он не мой брат, — сквозь зубы говорит Валерия.

— Не кровный, да, — соглашаюсь я. — Может, все-таки поделишься внутренностями вашего семейного склепа, Валерия?

Глава седьмая: Лори

Настоящее

Я медленно поворачиваюсь, цепляясь буквально за каждый миг, чтобы дать себе время справиться с дрожью отвращения. Сколько лет прошло, но каждый раз, когда он только появится на горизонте, в моих воспоминаниях как будто случается экстренная поломка и все дерьмо прошлого прорывает наружу как ржавая канализация.

— Константин, — смотрю в его ухмыляющееся лицо, — добрый вечер.

Нет никакого желания поддерживать с ним разговор, поэтому лучший выход — просто игнорировать все, что будет молоть его грязный язык. Несмотря на то, что он не узнал меня, каждая наша встреча лицом к лицу грозит мне разоблачением. Хорошо, что теперь они с Андреем не так близки, как раньше, и в те редкие дни, когда Завольский-младший с ним встречается, мне даже не нужно придумывать отговорки, почему я не могу составить ему компанию. Кроме того, Угорич на дух не переносит отец Андрея, и пару раз намекал, что не станет расстраиваться, если из-за «каких-то жизненных обстоятельств» они вообще перестанут общаться. А раз эти мысли Завольский-старший озвучивал при мне, то это можно считать прямым намеком на то, что он ожидает от меня некоего участия в организации этих «обстоятельств».

— Как всегда — идеальна. — Угорич берет мою руку, наклоняется и целует пальцы, как всратый джентльмен из книг Джейн Остин.

Хорошо, что в эту минуту он отводит взгляд и я могу без опаски на секунду сжать челюсти, не боясь, что гримаса отвращения разоблачит мои мысли и мое отношение к нему. Это Валерия Гарина ненавидит этого мудака каждой убитой наповал нервной клеткой, а у Валерии Ван дер Виндт для этого нет никаких причин. По большому счету, в «новой жизни» мы с Угоричем в обшей сложности обменялись едва ли сотней слов. Хотя это все равно слишком много. И все еще очень опасно.