— Простите, из какой это оперы? Что-то не доводилось слышать...

Юноша гордо откинул голову, выпустил через угол рта узкую струйку дыма и, ухмыляясь, пояснил:

— Ха, это вовсе не из оперы. Это из кинофильма «Любовь в покойницкой». Вещь — люкс, верно?

Очкастый несколько растерялся.

— Простите... — повторил он. — Что-то не довелось слышать... Я по крайней мере такого фильма не видел.

Аккордеонист заботливой рукой взбил немного локон.

— Ха! — буркнул он. — Вы и не могли видеть. Я по радио слышал, из Америки. Вещь — люкс, точно?

— Гмм... — промычал интеллигент. — Ведь понять ничего нельзя. Ни мелодии, ни... вообще, черт знает, что за трескотня.

Юноша презрительно покосился на интеллигента и горделиво предложил:

— А вот, скажем, эта... Та ария, разумеется, сложнее, не каждому доступна, а вот эта — весьма свойское произведение. Из американского фильма «Невинность распутницы»...

Пассажиры покачали головами, в их глазах читался вопрос: не тронулся ли этот паренек? И все же не похоже. Красивый, рослый, в помятом, поношенном, но из хорошего материала костюме он смахивал на пропившегося эстрадного артиста. В его руках аккордеон то пищал, то мычал, блеял, ржал и издавал такие звуки, которых и наилучший мастер не выдавил бы из аккордеона. Пока он веселил публику, интеллигент порылся в карманах, открыл портфель и, достав вату, заткнул уши. Другие терпели, напрягая слух и мозги, видимо, ожидая чего-то неслыханного, желая понять — и не понимая.

Только один пожилой гражданин с коротко подстриженными усиками, склонившись всем телом к музыканту, развесив уши и разинув рот, так и впивал поток звуков. Глаза его светились от восхищения. Когда аккордеонист закончил, почитатель суетливо задвигался и даже хлопнул в ладони. Это несказанно понравилось музыканту, и он произнес:

— А теперь, если хотите, я вам сыграю из заграничной оперетты «Пи-пи, па-па, джиру-джиру, джиркшт». Увидите, — обратился он к почитателю, — музыка — на ять.

И он рванул. Поднялся такой шум, что казалось, будто принялись сигналить шофера сотни автомобилей, завывать пилорамы лесопилок или, скажем, кто-то взялся топоры на точиле затачивать. Одна бабенка, оглушенная такой музыкой, схватилась за щеку, прижала ее ладонью и жалобно застонала: «Зуб!» Остальные принялись вертеться, морщиться, косо поглядывать на музыканта. В конце концов один внезапно поднялся, схватился за живот и, скорчившись, с ужасным страданием на лице нырнул в дверь.

Тем временем аккордеонист закончил свое выступление и, довольный, сияя всем лицом, вздохнул. На него смотрели полные восхищения и уважения глаза староватого почитателя. Он пересел поближе к играющему и осклабился.

— Восхитительно, очаровательно! — похвалил он. — Давно такого не слышал.

Музыкант торжествовал. Вонзив один палец глубоко в свою прическу, он опять поправил локон, вынул зеркальце, покрутил перед ним головой, повращал глазами.

— Это все ерунда, — скромно признался он. — Теперь стало не то. Музыкальной литературы мало. Вот когда мой отец был органистом, так тогда всяческое наигрывали. Соберется, бывало, хебра на гулёж, самогона бутылку на стол, девах кучу приведем, и давай: крим-крам-крамбамболи... Еще и не такие аховые дела вытворяли... У одного музыканта я блат имел, так он мне всяческие ноты выкручивал. Он, знаешь, свистун был, но дашь бутылку форы и получишь... Эта музыка бешено действовала! Бывало, так заволнуешься, весь дрожишь... Однажды, представь себе, нашло на меня что-то, так хебра и говорит: «Лечиться тебе надо...» А я что — с Луны? Где это видано — здоровому человеку...

К беседующим подошли двое мужичков лет по пятидесяти, одетых по-деревенски. Некоторое время они с любопытством осматривали блестящий аккордеон юноши, а потом попросили:

— Ты бы, приятель, нам народную песню иль музыку игранул, вот любо-дорого послушать... А этой-то вашей мы не понимаем...

Однако юнец будто и не слышал. Только глянул сквозь щелочку глаз на мужичков и продолжал свой рассказ собеседнику. Крестьяне, ничего не понимая, постояли, подождали, потом махнули рукой и вернулись на свои места.

— Молокосос! — сердито бросили они. — И говорит как-то по-барски — ничего не поймешь.

Аккордеонист снова запустил пальцы в локоны, почесал затылок, сдвинул хохол вперед.

— А в костеле, бывало, — продолжал он, — когда исполнял ораторию на органе... Ну, как ее там... А, да-да-да, «Св. Мария ждет жениха», то набожные бабешки так и млели... Мирово выходило... Должен признаться, я и сам несколько вещиц сочинил... — он скромно потупил глазки.

— Вы сочиняете?! — едва не подскочил поклонник. — Возможно, и я слышал? Я, знаете, так люблю музыку, что не поверите... Помню, еще в прежнее время...

— Да, сочиняю, — серьезно ответил музыкант. — Вот могу сыграть... Возможно, это слышали:

И, подыгрывая на аккордеоне, он пропел одну только мелодию своего произведения. Окончив, он добавил:

— Слова тоже мои. Фартово, верно?

Заслышав это, пожилой гражданин по случаю такого почетного знакомства прямо-таки лез из кожи вон: