С утра до ночи мы жили по правилам, установленным в приюте. Но как только наступала ночь приходило время нашего общения. Легкие постукивания наполняли звонкую тишину комнаты, лаская уши, напряженно ловящие малейший шорох. Волнение заставляло сердце биться чаще, отдавая в висках, а дыхание становилось неровным и порывистым. Страх постоянно преследовал нас, ведь самое сложное было не попасться и сохранить нашу дружбу в секрете. Самое сложное и, как оказалось, невозможное.

Дети в нашем приют были, как я уже писал, примерно одного возраста. Я оказался самым старшим, Аульц был на три месяца младше меня, а самый младший – младше меня всего на семь месяцев. Дни рождения у нас не отмечались, как и любые другие праздники, но мы с другом отмечали свои дни рождения исправно традиционным настукиванием поздравительной песни.

– Мне надоело перестукиваться. Надо придумать что-нибудь другое, - возмутился во время завтрака Аульц в день моего пятнадцатилетия.

– Что ты предлагаешь? Мы не можем общаться напрямую.

– Давай сделаем дырку в стене между шкафами, словно окошко, и будем общаться через него. Порося точно не узнают.

– Хмм… Может ты и прав. Давай попробуем.

Аккуратно стащив с кухни два ножа и дождавшись ночи, мы принялись ковырять стену. Пол часа работ, а потом сон и так продолжалось каждую ночь в течении трех месяцев. Труд оправдал себя - к дню рождения Аульца окно между нашими комнатами было готово. По традиции поздравление проходило ровно в полночь. Мы, взявшись через окошко за руки и смотря друг другу в глаза, впервые в жизни пропели вслух нашу поздравительной песню. По окончании, залившись слезами радости, мы рассмеялась. Но забывшись в своём счастье мы рассмеялись настолько громко, что привлекли внимание хозяев.

– Ах вот как? Значит не можете друг без друга? Мы вам устроим общение!
– синхронно раздался крик у каждого из нас за спиной.

Схватив за уши порося подняли нас с такой силой, что казалось уши оторвутся. Так же синхронно, как и говорили, они толкнули нас на стену с такой силой, что мы спинами почувствовали удар друг друга с противоположной стороны. Всё дальнейшее действо было как в тумане. Сильная словно клещи рука схватила моё запястье и не человеческими рывками потащила из комнаты. Помутневшим взглядом я видел, как тащат кричащего от боли друга. Резкий рывок и моё обмякшее тело, которое волокли по жестким ступеням уходящей вниз лестницы, получило множество ударов, прочувствовав на себе каждый уголок преодолеваемого препятствия. Ещё минута мучений и кто-то, подняв с земли, кинул меня в темноту. Ударившись об пол, я утратил последние силы, обмяк и потерял сознание.

Не знаю, как много времени прошло прежде чем я пришёл в сознание. Всё тело болело настолько, что я не мог пошевелиться. При каждой попытке двигаться в глазах вспыхивали искры. Дышать было тяжело и больно. Голова кружилась, готовясь в любой момент унести меня в беспамятство

Полежав неподвижно я дождался пока наступит хоть какое-то облегчение. Резкая боль постепенно начала уходить на второй план, уступив дорогу тянущей ноющей боли, которая была не так сильна. Тело стало меня слушаться, и я воспользовался выпавшим мне шансом осмотреться. Я находился в тесном темном помещении без окон. Мебель отсутствовала, но в углу лежал какой-то большой не аккуратно сложенный комок, который, будто почувствовав мой взгляд, тут же начал шевелиться, сопровождая свое шевеление глухим завывающим стоном.

– Аульц, это ты? Ты цел?
– прохрипел я, преодолевая боль.

Но ответом был только стон. Попытка проверить самочувствие друга не увенчалась успехом. Стоило мне подняться на локте, как силы снова оставили меня. Боль возродилась с новой силой и гвоздями вонзилась в мое тело, прибивая к полу. Я упал и вновь потерял сознание.

В заточении время неизмеримо, особенно если небесные светила бессильны тебе его показать. Минуты тянутся как дни, а часы пролетают как секунды. Мгновение и вечность становятся единым понятием. Ты теряешься во времени и потихоньку сходишь с ума, сбивчиво отсчитывая в уме: "раз, два, три… шестьдесят".

Через некоторое время я очнулся всё в той же комнате. Тело, обмазанное какой-то вязкой субстанцией и местами перебинтованное, уже фактически не болело. Движения были скованны, но я мог шевелиться, не боясь вновь провалиться в беспамятство. Сесть оказалось не так уж легко, но я это сделал. Картина несколько изменилась - Аульц, очнувшийся раньше меня, сидел в углу что-то изучая под падающим из дверной щели тоненьким лучиком света.

– Аульц, ты себя нормально чувствуешь? Ох уж и отделали нас порося. Они нас похоже еще и подлатали после этого. Какие-то мази…

– Да. Я это заметил. Около двери стоит миска с овсянкой. Ешь, я уже поел.

– Хорошо, - сказал я, взяв миску и жадно глотая первую ложку остывшей каши.
– Ты что-то изучаешь?

– Я лежал на этой странной книге, когда очнулся. Она на вид очень старая.

– Про что она?

– Какие-то страшные рассказы. Больше похоже на научный труд, но то что здесь описано нереально.

– Дай посмотреть.