Просто позволяю мужчине вести в нашем танце.

И теперь мне не страшно.

Потому что все взаимно.

Голова кружится, невероятная сладость и огонь поцелуя сводят с ума, и я не понимаю, каким образом мы оказываемся на улице, а затем на заднем сиденье машины, той самой, темной.

И водитель, Матвей, весело скалится в зеркало заднего вида.

Мимо, за окном машины, пролетают деревья и дома, фонари, и их отражение я вижу в глазах Ивана. Завораживающий ритм, безумный…

Сумочка падает между сиденьями, и Матвей подхватывает ее и кладет на пассажирское рядом с собой.

Кажется, оттуда высыпаются вещи, и летит вниз наспех сунутый еще на танцполе телефон…

Кажется, он звонит…

Не воспринимаю этот источник шума никак, он для меня – фон.

А в центре – только Иван. Его руки на талии, его сдержанная яростная жажда в глазах. И огни фонарей – ритмом, появляются и пропадают…

– Ты Миру знаешь? – доносится до меня сквозь толщу ваты, окружающей нас двоих, удивленный голос Матвея. – Алина? Ты откуда Миру знаешь?

С трудом реагирую на свое имя, поворачиваюсь, смотрю на удивленного Матвея. Он держит в руках мой звонящий телефон. А экране – улыбающаяся фотография Миры.

– Подруга… – пожимаю я плечами.

– А сейчас она где? – Матвей щурится, словно охотник, выцеливающий дичь.

– Дома… Наверно… – я удивляюсь, но как-то мало. Не хватает у меня сейчас сил на удивление. Не до того совершенно.

– А ты…

– Серый! – сдержанно рявкает Иван, не отводя от меня взгляда, – потом!

И такой тон у него, что Матвей, который почему-то Серый, замолкает послушно. И топит педаль газа.

А Иван тянет ко мне тяжелую большую ладонь и проводит пальцами по щеке и губам. Замираю, подчиняясь.

И покорно подаюсь вперед, когда пальцы с моих губ скользят на шею, а затем властно обхватывают за затылок.

И тянут вперед.

Его поцелуи, горячие, жесткие, собственнические.

Иван молчит, просто целует, просто дает понять, что принял мое решение. И хочет, чтоб я тоже приняла его.

Подъезд, лифт, дверь квартиры – все это проносится миом. Все это – фоном.

В центре – только мы вдвоем.

И в этот раз – на равных.

Он все такой же властный. И все такой же жесткий. Но что-то поменялось между нами.

Не стоит больше призрак моего бывшего мужа, нет недоговоренности.

Иван не стал другим, и его ошибки остались при нем.

Как и моя слабость – при мне.

Но есть вещи, которые можно простить.

И я прощаю.

– Я тебя не пущу больше, слышишь? Просто не пущу, – шепчет он, умело, долго целуя, терзая меня настолько безумно сладко и неторопливо, что хочется кричать от избытка ощущений. И я кричу, не выдерживая…

– Я долго ждал… – он переворачивает меня на живот, накрывает собой, так плотно и сильно, словно горячий, нагретый на солнце камень. Вот только камень несет гибель. А я, задыхаясь, возрождаюсь. Потому что я сейчас – тоже горячая и изменчивая, как лава, умеющая плавить камни, обхватывать их собой, обнимать…

Мы сливаемся в одно целое, растворяясь друг в друге окончательно.

– Моя… – утверждает плотный, горячий мрак надо мной, и я с готовностью соглашаюсь:

– Мой…

Темнота длится долго, она обволакивающая и пряная, жесткая и нежная, безумная и совершенно земная. Такая, как надо. Наша.

И погружение в нее – правильное и окончательное.

Выныриваю на поверхность, будто из глубин теплого моря к солнечному свету тянусь.

Я ловила на дне разноцветных рыбок и соскучилась по мягкому свежему воздуху.

Открываю глаза и какое-то время просто смотрю перед собой, в полумрак, медленно осознавая реальность. Новую мою теперь реальность.

Серо-стальные тона мебели, темные стены. Ночник.

Из-за приоткрытой двери виднеется гостиная и мягко освещенная кухонная зона.

Откуда-то доносятся голоса…

Встаю, оглядываюсь в поисках своей одежды, которая вчера таинственным образом пропала по пути к кровати.

Улыбаюсь, вспоминая внезапно, как ругался глухо и возбужденно Иван, стаскивая с меня плотную водолазку и скинни.

На кресле лежит темный огромный халат, подхватываю его, кутаюсь.

Говорящих явно двое, один – Иван, а второй, похоже, Матвей. Смотрю на телефон, валяющийся тут же, в кресле, рядом с моей сумочкой.

Четыре часа утра. Пять пропущенных от Мирки, два от Веры. Надо бы им набрать, успокоить, что я доехала. Верней, не доехала, но все в порядке. Но уже утром, наверно.

Иду на голоса, не особенно скрываясь, подслушивать чужие разговоры точно не в моих правилах.

Толстый ворс ковра скрадывает мои шаги, и беседующие на балконе мужчины ничего не слышат.