А потом потихоньку и наедине с собой насладиться их неприглядными последствиями, которые будут тут же доложены куда следует без приукрашивания, в обнажённом, так сказать, виде. О да! Такой, как Архиереев, всё выболтает, если потребуется. Такой, как Архиереев, сначала всех исповедует, а потом всех и заложит.

Так Клавдий Васильевич некоторое время стоял среди снегов, чувствуя себя коровой, которую мастеровитая рука щупает за вымя.

Архиереев тоже не двигался с места, словно выжидая какого-то сигнала, чтобы подать заранее заготовленную пакость, как «дежурное блюдо» на подносе.

– А что, есть ли в этих местах алмазы? – внезапно для самого себя спросил Клавдий Васильевич.

Первый вопрос – затравочный. Задан наобум.

– Да кто их знает. Мы же не геологи. К геологам – это через реку. По прямой совсем близко – километров семьдесят. Однако в наших краях прямые пути не в чести.

– А что-то они толковали о золоте. Якобы вы мыли и намыли целый сундук.

– О! Это длинный рассказ, а нам надо двигаться к дому. Тут километра полтора, но по такому-то морозу да без привычки… Там и привычного вам вида уборная имеется. Впрочем, что я говорю? Вы и сами всё уже видели…

Сказав так, Архиереев даже позволил себе слегка подтолкнуть Клавдия Васильевича в нужном направлении.

– Много вы знаете про мои привычки! – бубнил Клавдий Васильевич, вышагивая меж снеговыми брустверами в указанном направлении.

Над высоченными сугробами кое-где маячили слабые огонёчки, воздетые к тёмному небу на высоких сосновых лесинах. Этот свет несказанно радовал технорука – электростанция работала, исправно снабжая палаточный городок энергией. Богатый стол и общий благополучный вид гидрологов и гидростроителей свидетельствовал об исправной работе зимника Мирный – Эрберийский створ. Чего же ещё желать? Несколько удручала глухая снежная тишина. Ни звука, только скрип снега под ногами и ровное, и шумное дыхание Архиереева, грудь у которого, что твой кузнечный мех.

– Так что там относительно алмазов? – спросил Клавдий Васильевич, чтобы просто услышать звук собственного голоса.

– Радиоточки и тем более телевидения у нас нет. Так, байками пробавляемся. За алмазы у геологов спрашивайте. Я же по байкам ЗК специализируюсь. Это могу рассказать.

– А вы действительно…

– Говорю же: предыдущее место работы – управление «Дальстроя». Но относительно Калымы и Магадана – это ребята мельтешат. Я от первого дня и до последнего часа строил дорогу. Усть-Нера. Слышали о таком месте?

– Нет…

– Хорошее место. Посёлок на трассе Якутск – Колыма. Капуста, морковь и картошка там растут прекрасно, так что голодомора не бывало. А в тамошних речках золота полным-полно.

– Вы действительно мыли золото?

Клавдий Васильевич даже приостановился, рассчитывая на самый подробный ответ, и он его получил.

Архиереев говорил о беззаветном труде по освоению пустых и малопригодных для проживания обычного человека земель, о самоотверженности и взаимовыручке, о поразительной способности к выживанию в нечеловеческих условиях, о том, что счастье заключается в самых простых вещах: пусть самой простой, но горячей и свежеприготовленной пище, тёплом ночлеге, относительной безопасности, даруемой плечом надёжного товарища. И никаких гуманистических вывертов: трудится каждый и каждый получает по потребности. И никакого разврата души и тела: право на любовь имеет каждый, но право на размножение ещё надо завоевать. Пассажи о человеческих костях, которыми выстилались гати в каких-то иномирных болотах, коробили Клавдия Васильевича, но что он мог возразить, если эти самые гати, по словам Архиереева, служили дорогами в коммунистическое светлое будущее?

– Многие работали, не щадя себя. Буквально жизни отдали работе. Буквально собственными костями выстилали гати в болотах, чтобы товарищи могли по ним свободно пройти. И это, я вам скажу доподлинно, касается и ЗК, и конвойных команд. А как же иначе, если цель впереди – коммунизм?

Архиереев разогнался, как паровоз, спешащий нагнать расписание на маршруте от станции В к станции С.

– Сколько людей погибло! Безвестно павшие безымянные страдальцы… Вы не читали материалы двадцатого съезда? Впрочем, их публиковали в «Washington post», и вы не могли… – Клавдий Васильевич сбросил долой купленную женой в ЦУМе пыжиковую ушанку и опустил подбородок к груди.

– Почему же безвестно павшие и безымянные? – Как ему показалось, Архиереев даже несколько обиделся. Во всяком случае, его преисполненный угодливости взгляд переменился, сделавшись каким-то пустым, неуважительным, что ли.

– Говорили про братские могилы… – вздохнул Клавдий Васильевич.

– А где их нет? Среди наших здесь, на Эрберийском створе, есть ленинградцы, блокадники. Вот уж кто навидался братских могил. А Ленинград ГУЛАГу не подчинялся.

Пытливый взгляд Архиереева вцепился в технорука, как сторожевой пёс в портянку нерадивого ЗК.

– Перестаньте. Я сыт по горло антисоветчиной. У вас тут…

– У нас всё в порядке. Самоотверженно трудимся. Как видите, достигли успехов. А что до безвестно павших, то имя ЗК, намывшего сундук золота, мне прекрасно известно. Могу назвать.

Клавдий Васильевич стушевался, смущенный внезапным напором Архиереева. Ему уже не хотелось знать ни имён, ни фамилий, ни названий, ни координат географических пунктов. Он замахал руками, приказывая Архиерееву замолчать, но того уж было не остановить: Станция С осталась позади, а перед бампером паровоза уже маячили огоньки станции D. И они двинулись, подобно сцепленным друг с другом вагонам, один за другим, след в след по узкой, проторенной в сугробах стёжке.