Пока я сверлил хозяйку суровым взглядом, Федышинский успел снять половичок с лица.

— Господин следователь, самоубивец это, — сказал доктор.

Как это он определил? По глазам? Глаза покойного — совсем еще молодого парня выражали нечеловеческую муку. Лучше бы не смотрел. Не дай бог, ночью приснится этот взгляд.

Федышинский наклонился к трупу едва не вплотную.

— Сами понюхайте — фосфором пахнет, — сообщил статский советник в отставке.

Нюхать мне не хотелось, но я послушно склонился к лицу парня.

— Принюхайтесь, — посоветовал доктор, пытаясь ладонью подогнать к моему носу запах, исходивший от раскрытого рта покойника.

Твою мать, господин доктор!

Пахло чем-то мерзким, вроде тухлой рыбы. Это фосфор так пахнет? Теперь буду знать.

— Не иначе, спичками отравился, — предположил Федышинский.

— Спичками? — не понял я. — Как можно отравиться спичками? Они что, ядовитые?

— Не нынешними серными, а фосфорными, — пояснил доктор. — Их, вроде, делать и перестали, но еще попадаются. Отломают головки, сунут в стакан и зальют водой. Смерть страшная, мучиться долго. Бывало такое в моей практике. Гимназистка как-то беременная отравилась, поручик из Вильманстрандского полка, что казенные деньги в картишки проиграл, таким вот способом жизни себя лишил. Поручику бы застрелиться — все легче умирать.

Умирать всегда тяжело, по себе знаю.

— А почему глаза не закрыли? — спросил доктор у хозяйки.

— Так это, — засмущалась хозяйка. — Мы ить вчера с мужем да с парнями к свекрови ходили, по свекру година, там и заночевали. Муж нонча допивать остался, я утром пошла корову доить — прихожу, а Виссарион уже это, тогось. Я младшенького-то в город послала, а старших заставила выташшыть. Парни-то покойника вынесли, а про глаза и забыли. Я ему сразу лицо прикрыла, так и не видно. Страшно, когда покойники глаза пялят.

Федышинский только махнул рукой и сам попытался закрыть глаза мертвецу. Не получилось. Покряхтев, доктор полез в карман, достал два медяка. Уложив монеты на глаза мертвеца, перекрестился.

— Проводите меня в комнату покойного, — кивнул я хозяйке. Не знаю, зачем это мне — самоубийство не наш случай, но осмотр проведу.

Комнатушка покойного крошечная, да еще и проходная. Представляю, каково приходилось парню по утрам, когда вокруг начинали бегать мальчишки.

Пахло в комнатушке неприятно. Я поморщился, а хозяйка вздохнула:

— Полдня отмывала после няго.

Что отмывала хозяйка спрашивать не стал. И так понятно.

Самодельная деревянная кровать — лавка с изголовьем, с разбросанным одеялом, постельного белья нет, старый матрас с подозрительными пятнами, самодельный же столик, на нем несколько книг и тетрадей. Сверху клочок старой бумаги, где написано крупными корявыми буквами: «Я травлюся сам, потому в моей смерти прошу никого не винить».

Внизу подпись: Виссарион Григорьев Щетинкин.

Чем он писал-то? Кажется, указательным пальцем.

Посмертная записка есть, ее я с собой возьму. Доктор сделает заключение, пристав составит рапорт. Передам все прокурору, а тот, согласно статьи 253 Устава уголовного судопроизводства, составит постановление о том, что дело не открыто в связи с самоубийством покойного. В моем мире это бы называлось «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела». Вернее — будет так называться.

Пристав, вошедший в комнату вместе со мной, отыскал в углу грязный стакан, понюхал и сморщился. Не иначе, в нем Щетинкин и наводил ядовитое питье.

Я полистал документы, лежащие под тетрадями. Разрешение Виссариону Григорьеву сыну Щетинкину, восемнадцати лет от роду, крестьянину Мороцкой волости учиться в Санкт-Петербурге; Аттестат об окончании двухгодичных фельдшерских курсов при Обуховской больнице; направление Череповецкого земства на работу в фельдшерско-акушерский пункт села Ирдоматка.

Выходило, что Виссариону всего двадцать лет. Мой ровесник.

Представив, как парень умирал в страшных муках и в одиночестве, и мне стало нехорошо.

— С чего он травиться-то надумал? — поинтересовался я.

— Так кто их знаить? — пожала плечами Агафья. — Образованные нынче пошли, читают много. А он еще письма писал, да ответа не было.

Сюжет для романа: юный крестьянин, стремившийся стать медиком и помогать людям, отправился учиться в столицу, влюбился там в девушку-курсистку, но не добился взаимности. Вернулся на родину, влачил жалкое существование, не выдержал и покончил с собой.

— Барин, а что мне с вещицками-то его делать? — спросила хозяйка. — Тулуп от него остался, тужурка… У Виссариона-то брат имеется, в Мороцкой волости проживает.