Татьяна прикусила губу, а потом резко рванула вперед, бросив на ходу:

— Ступайте без меня.

Мы некоторое время шли молча, потом Елена Георгиевна спросила:

— Это не слишком жестоко?

— Что именно? — не понял я.

— То, что вы, Иван Александрович, ввели Танечку в заблуждение. Проще говоря — вы ей соврали.

Вот это да. А девушка очень умная и проницательна. Мне такие нравятся.

— Как вы догадались?

— Сложно сказать, — пожала плечами гимназистка. — Возможно, по вашим интонациям, а может — по вашему взгляду. К тому же, я несколько раз встречалась с Александром Ивановичем и он мне не показался человеком, готовым отправляться в деревню, тем более учить там детей. Он сам родился в глухом селе и его ненавидит. Танька сейчас прибежит домой, станет рыдать и требовать у отца ответа. Она же мечтает, что после гимназии отправиться в Санкт-Петербург или в Москву.

И как гимназистка собирается там оказаться? В мое время провинциальная девчонка после школы поехала бы поступать в столичный вуз. А нынче, в девятнадцатом веке? Какие-то курсы для женщин есть. Акушерские или медицинские? Не помню точно.

— Хорошо, не стану спорить — немного жестоко. Но это урок не для вашей подруги, а для ее папаши. Признаюсь — я действительно допустил некоторые ошибки, но имеется некая корпоративная этика. Титулярный советник Виноградов не должен был обсуждать ошибки сослуживцев даже в кругу семьи. Понимаю, ему приятно осознавать, что унизил своего молодого коллегу, но он не подумал, что унижая другого, сам не возвысишься. И ваша подруга хороша…

— А что с ней не так? — спросила Елена, остановившись.

— То, что ваша подруга, узнав от отца некую… скажем так, конфиденциальную информацию, немедленно принялась об этом болтать. В сущности — она принялась распускать сплетни.

— Иван Александрович, Таня не сплетница, — принялась защищать подругу Елена Георгиевна. — Даю вам слово, она никому об этом не говорила, кроме меня.

— Но это и есть самое ужасное, — покачал я головой. — Какое мне дело до остальных? Какая разница, если о моей безграмотности узнает какая-нибудь Соня либо Катя? Мне совершенно нет дела до их мнения. Да пусть весь Череповец талдычит. Но Татьяна пыталась меня унизить в присутствии девушки, которая мне очень понравилась.

— Иван Александрович, как же так можно? — вскинула вверх изящный носик Елена. — Мы с вами видимся в пятый раз, а вы — понравилась?

— В пятый? Я думал, что только во второй. Первый раз мы встретились в церкви, во второй здесь, десять минут назад. Когда еще…?

Елена смущенно потупила бровки.

— Я видела, как вы бродите возле гимназии. И очень рассчитывала, что вы ищете встречи со мной, а не с кем-нибудь из других девочек.

Чуть было не ляпнул — ну, если видела, могла бы и сама выйти, но промолчал. И в двадцать первом веке не каждая девушка решится первой подойти к молодому человеку, а уж здесь, в девятнадцатом, это вообще моветон. Даже то, что мы стоим тут вдвоем, уже неприлично.

Елена Георгиевна, внимательно посмотрев на меня, многозначительно сказала:

— И вот еще что… Если мне понравится мужчина, то мне будет все равно — образован он или не очень.

— Значит, у меня имеется шанс? — обрадовался я.

— Шанс на что? — сделала девушка вид, что не понимает вопроса. Может, она и на самом деле не поняла?

— На то, чтобы вам понравится. И на то, чтобы вы в ближайшее время позволите называть себя не по имени-отчеству, а просто Леной.

— Подумаю, — кокетливо сообщила девушка. Оглянувшись по сторонам, сказала: — Конечно же у вас имеется шанс. А мне бы хотелось, чтобы и у меня появился такой шанс.

— В смысле?

— В том смысле, чтобы и я вам понравилась.

— Так я же сказал, что вы мне ужасно понравились.

— Мне захотелось услышать об этом еще один раз.

Ох уж эти девушки. Семнадцать лет, а уже умеют кокетничать. Их этому учат или врожденное?

— Иван Александрович, а вы не прочтете еще что-нибудь, из незнакомого?

Из незнакомого? Так у меня из того, что ей знакомо, лишь Пушкин с Лермонтовым. Еще Некрасова вспомню, из Тютчева про Россию, которую аршином не измерить. Прочту ей Эдуарда Асадова. У мамы есть сборничек, очень потрепанный. Я это стихотворение специально не учил, запомнилось само по себе.

— Только в юности играют

Так светло и звонко трубы,

Лишь у юности бывают

Нецелованные губы.

Но с годами глуше трубы

И все реже смех беспечный —

Нецелованные губы

Капитал недолговечный!

Диалектика природы!

Все меняется с годами:

Звери, птицы, земли, воды

И конечно же мы сами.

Мы грубеем, отцветаем,

Глядь — уж сеть морщин на коже.

Говорят, как ливень в мае,

И любовь проходит тоже…

Да, все вянет ежечасно:

Люди, травы, земли, воды.

Но любовь…

Над ней не властна

Диалектика природы.

Для любви ведь нет предела.

Лишь влюбленность быстротечна.

А любовь — иное дело!

А любовь, она — навечно!

— Прекрасные стихи. И опять вы скажете, что поэт неизвестен? Иван Александрович, не вы ли автор стихов?

А если взять, да и присвоить себе чужие лавры? Асадов еще не родился. Некоторые попаданцы из книг так и делали. И романы Пикуля себе присваивали и стихи. Но не стану. С детства усвоил, что чужое брать неприлично. С тех пор как притащил из песочницы чужую игрушку, а потом вместе с отцом искали ее владельца. Сколько мне тогда было? Лет пять? Урок запомнился на всю жизнь.