– Врать нехорошо, - согласился Бутырцев и взял со стола из-под бумаги фотографию.
– Он?

– Его хохотальник, точно. Я еще в тот раз уличил, да по привычке в отказ вломился... Так думаю, что он сам тот складик заделал, а нас, как фрайеров, прокатил. Зря он со мной нехорошо обошелся, когда бог есть - еще встретимся!

– Вы сказали - "нас", - сразу поймал его на слове Бутырцев.
– Почему вас, если вы были один?

– Потому что про Шмеля этому порчаку я брякнул. Он в серьезных числился, Шмель, мы с ним на пути в Питер встренулись, полялякали и разбежались. Оставил он мне наводку на себя, про всякий случай, - Томилин смотрел на подполковника, говорил медленно, как бы доразмышляя в процессе разговора.
– Когда с этим гадом в кабаке сидели, я сперва не соглашался и сдуру совет дал, чтобы он лучше Шмеля на это дело агитнул. Ну, после уломал он меня, под "Сибирскую", так ведь где Шмеля найти - я обмолвился!

Заметив, что Томилин несколько раз облизывал губы, Бутырцев встал, подойдя к столику, что стоял в углу, открыл бутылку "Нарзана", принес со стаканом.

– Благодарю, - залпом выпил, утер рот ладонью Архитектор.
– Я нынче на койке все прикидывал, кости ворочая... Он ведь как мог сделать, этот сторож подлючий? Меня навел и Шмеля, скажем, навел. Оставил шкурок с пустяк, остальное сам взял и ушел с концами. Кто-то из нас по его расчету обязательно на дело выходил! Значит, в случае чего, с нас и спрос, раз мы подучетники. Вспо-омнил я, как он все напирал, чтоб я ровно в три на дело выходил... А когда Шмеля он на позже подначил? Мы и сшиблись, как псы на кости! Вот истинный крест, - Боря Архитектор расстегнул рубаху, под которой синело выколотое распятие, перекрестился.
– Не хотел я чужой жизни вредить... Сами посудите: ну зачем мне своего грабить? Да еще со Шмелем лоб в лоб стукаться! Не-ет, старик все это обтяпал, верное слово. Его, гниду, ищите.

– А вы не предполагаете, Томилин, где он может укрыться?

– Вот не скажу... Знал бы - не утаил, верное слово, гражданин начальник! Даже признаю: по нашим захоронкам его бесполезняк нюхать, успел я на волю крикнуть, какой он мне подарок угадал.

– Успели, это я знаю. Та-ак...
– поразмыслив, Бутырцев вернулся в кресло за столом.
– Учтется вам, Томилин, ваше заявление. Сейчас в соседнем кабинете другой товарищ все запишет с ваших слов, а вы поточнее, поподробней все изложите.

– Теперь темнить нечего, - поднимаясь, сказал Томилин.
– В открытую я пошел, такое мое решение.

Когда его выводили, в кабинет вошел Таганцев и положил перед начальником лист протокола.

– Прямо сто пятьдесят шкурок?
– прочитав, посмотрел на старшего лейтенанта Бутырцев.
– Щедрее становятся наши партнеры, забеспокоились... Как он выглядит, волнуется, да?

– Очень, Николай Афанасьевич! Я на всякий случай даже врача пригласил: вдруг давление или с сердцем что.

– Правильно сделали. Попросите его сюда. Именно попросите, вежливо.

Таганцев вышел и очень скоро вернулся вместе с Самохиным.

– Здравствуйте, гражданин подполковник, - тихо сказал Самохин.

– Здравствуйте, товарищ Самохин, - улыбнулся Бутырцев.
– Ждал я вас, Леонид Петрович, и рад видеть. Усаживайтесь.

– Ждали? Почему?.. Не понимаю.

– Сейчас, сейчас... Вот, - протянул изъятый у Томилина листок бумажки Бутырцев.
– Тут записан ваш номер телефона?

– Да... мой. Но как он к вам попал?
– изумился Самохин.
– Почему?

– Сложным путем. Шкурки-то к вам тоже непросто попали, кто-то очень надеется, что вы виноватым выявитесь! Поможем им, Леонид Петрович?

– Если необходимо, то как сочтете нужным... В интересах дела я готов, но прошу, чтобы мое руководство знало истину.

– Узнает обязательно, - заверил Бутырцев.
– Но пока мы вас якобы арестуем.

– Я уже сказал: поступайте как нужно для дела, - стоически отреагировал Леонид Петрович.
– Но как аукцион без меня? Столько вопросов, много сложностей, вы не думайте, что у нас, как в магазине: выбросили и раскупили...

– К началу аукциона и партия соболей, и вы будете на месте.
– Будете, или мне головы не сносить!

В небольшом номере царил беспорядок, который позволяет себе человек, живущий один.

Завершив дневной душ, Мальцев вышел из ванны, причесал перед зеркалом шкафа мокрые волосы, надел чистую рубашку. И, на ходу накидывая пиджак, вышел из номера.

Забирая ключ, моложавая дежурная по этажу кокетливо улыбнулась:

– А что говорить, если вас станут спрашивать?

– Принимаю по субботам и воскресеньям, с шести до одиннадцати. Но не станут, к сожалению.

Войдя в кабину лифта, оказался между тремя очень высокими неграми в спортивных костюмах. Негры оживленно болтали, посмеивались.

Вестибюль пересекал спешно и не сразу остановился, услышав:

– Мальцев! Виктор Сергеевич... Минутку!
– Воронцов, подходя, загодя протягивал руку. Заговорил раскаянно: - Слушай, прости меня, обалдуя. Ну попал в аховое положение между родными и девицей, взвинтился сгоряча! Разве приятно, когда тебя в этаком компоте застают? Пойми.

– Я пойму, положим, а вот человечество не переживет потери закоренелого холостяка, если женишься-таки... Имею в виду слабую половину человечества, рассмеявшись, Мальцев хлопнул по протянутой руке.
– Ладно, мир!