«А что есть смерть?»

Пауза.

«Она есть разлучение Пространства и Времени».

Старуха с морщинистой грудью и обвисшим животом сжимает песочные часы. Верхняя луковица почти пуста, последние песчинки улетают вниз. Сгорбленный старик в плаще с трудом удерживает две сферы, земную и небесную; обе покрыты трещинами, земная объята пламенем. Господин Раум отворачивается от госпожи Цайт; та награждает его презрительным взглядом. Наверху, за темными облаками, изображена Луна, глаза ее скорбно прикрыты.

Следующий сеанс был назначен на четверг.

Они так и не могли преодолеть ту стену, на которую наткнулись, блуждая по его сознанию. Обычное сканирование ничего не давало. Пара бесед в белом кабинете с большим холодным креслом – тоже. «Вам не холодно?» «Нет». Светили лампы. Со стены щурился лениноподобный доктор Фогт.

Теперь он шел в другой кабинет. Всё-таки мозг. Нужен был мозг. Хорошо, если так нужно, он готов.

В кабинете полусвет; ага, новый аквариум. Он щурится, пытаясь разглядеть рыбок. Рыбок, кажется, нет, только водоросли, освещенные сбоку. Хотел спросить о рыбках, но заметил… да, забавная встреча. Слегка поджал губы; надо, наверное, улыбнуться.

Эти двое сидели рядом с аквариумом, в белых халатах. Желтоватые блики скользили по лицам и плечам.

Интересно, как ему их представят?

Стал разглядывать их уши. Единственная часть лица, которая не обманет. «Часть головы», поправил сам себя. У Славянина маленькие уши, признак живого, несложно устроенного ума. У Турка – чуть побольше и безжалостно оттопырены, он прикрывает их волосами. Всё в колеблющемся аквариумном свете.

– Как вы съездили в Фульду, господин Земан?

Сегодня он господин Земан – не забыть.

Его попросили раздеться.

Он спокойно снял куртку и вручил девице в белом халатике… Кажется, тоже новенькой.

Он коротко ответил, как съездил.

Боковым зрением он видел, как его куртку вешают на плечики.

Он снова поглядел на ухо Турка, торчавшее из-под прядей. И подумал о лабиринте. Глаз – это сфера, ухо – лабиринт.

– Подождите, – заскрипели креслом за спиной. – Сканирование еще не запущено, а вы уже начали думать…

Он обернулся на голос, в сумерках белел аппарат. За ним сидел маленький человек в халате.

– Господин Земан, – сказал белый человек спокойнее, – постарайтесь немного придержать ваши мысли.

Через пять минут он уже лежал, вытянув руки, в длинном контейнере, а на голову его наезжала темная конструкция. Когда она накрыла голову, он сделал смешную гримасу. Это они тоже заснимут?

«Внимание, идет сканирование», – сообщил мужской голос.

Звонок в полседьмого. Чего-чего… Утра.

– Мне страшно.

– Опять?

– Да.

– Приехать?

– Не надо. Справлюсь.

Молчание.

– Прости, что разбудила. Хотела услышать… чей-то голос. Скажи что-нибудь.

– Что-нибудь.

– Я серьезно.

– Хочешь, Вергилия почитаю? – Откашливается. – Ultima Cumaei venit iam…

– Ты не меняешься.

– Почему я должен меняться?

Сейчас пойдут короткие гудки.

Молчание.

Идут короткие гудки.

С Вергилием был проверенный прием. Все они почему-то ненавидели Вергилия. Все они, звонившие ему рано, не рано, поздно, совсем поздно. «Ты знаешь, который час?» – «Полвторого… ты спал?» У них всех были проблемы с чувством времени.

«У них всех…» А что, их было так много? Нет. Ноу. Нихт. Он был фаустовским человеком, а не донжуанским. Так можно сказать по-русски – «донжуанский»? В общем, да (быстрый кивок). Фаустовский человек всю жизнь ищет женщину-зеркало, чтобы отразиться в ней. Донжуанский – сам отражает в себе каждую женщину.

Он не умел отражать женщин. Они глядели в него, дышали на его холодное стекло, терли носовым платком, салфеткой, краем свитера. Глядели и не видели своего отражения. Видели, но не такое, какое хотели, боялись себя, не узнавали. «Это кто?.. Нет, это не я. Стой, еще протру…» И снова дышали, терли, глядели. Нет. Лица искажались мгновенной судорогой понимания. Следовало: хлопанье дверью, бросание трубки, арктический ветер при встрече.

Он тоже глядел в них. Наблюдал и оценивал.

Пытался добиться четкости своего отражения.

Женщина – это путь. У одних – раскаленное асфальтовое шоссе, по которому идешь, полубежишь, подскакивая, обжигая пятки. У других – дорожка в лесу, с горькими ягодами, солнцем и комарами. У третьих – бульвар после летнего ливня; бредешь по щиколотку в воде, и машины обдают тебя фонтанами счастья.

Они – двое – стоят возле стен старого эрфуртского университета.

Солнце, ветер западный. Турок в темных очках.