Шрифт:
Всё это было, скорее всего, выдумкой, одной из тех, какие родятся в нечесаных студенческих головах после третьей-четвертой кружки эля. Конечности слабеют, в животе хрипло бурчит, зато воображение скачет почище вороного коня господина доктора, о котором тоже успели много чего насочинять. Будто бы видели, как конь этот поднимал его в воздух и проносил с ревом реактивного истребителя (каковых тогда, разумеется, еще не было) над эрфуртскими крышами. И якобы даже имелось веское доказательство этих лошадиных полетов, весьма неблаговонное, упавшее с неба на шляпу одного из обывателей. По поводу чего якобы была подана жалоба в университет с требованием запретить доктору подобное передвижение, нарушающее спокойствие горожан и представляющее угрозу для их головных уборов.
Чего о нем только не говорили за эти полтора года… Доктор поковырял в зубах, усмехнулся и натянул поводья; конь пошел медленнее.
Она придвинулась к нему, изо рта у нее пахло чем-то горьким и сладким.
«Знаешь, почему про него так говорят: “идет”?..»
«Про кого?»
«Про дождь».
Окно было открыто, она курила в темноту. От электрического света ее кожа казалось желтой. Грудь у нее была не очень правильной, она понимала это. Она многое понимала. На голове было махровое полотенце.
«Он же действительно идет… – Она поправила полотенце. – Слышишь?»
Он прислушался. Или просто сделал вид. Его кожа тоже казалась желтой. Тогда еще не было этих мертвых белых ламп, не изобрели. Они доедали арбуз.
«Как будто чьи-то шаги».
Часы стояли возле блюда с корками и показывали полночь.
«Гномов», – сказал он.
Он взял вилку и вдруг представил себе гномов, идущих по ночному городу. Не тех смешных, как рисуют в книжках. А очень маленьких людей, серых и молчаливых. Человечков, манекенов. Шли и размокали от дождя.
«Так чем там закончилось, про Фауста?» – спросила она.
Он снова уловил горький запах из ее рта. Еще от нее пахло мылом – она вымыла голову – и сигаретой. Докурив, закрыла окно, звуки маленьких шагов стали тише. А лица у нее не было. Совсем? Пауза. Совсем.
Ведро стояло в подсобке. Там же находились две швабры и несколько сухих тряпок. Тряпки при высыхании принимали странные формы. Еще была раковина.
Она стояла к нему спиной, ожидая, когда ведро наполнится.
Он подходил к ней сзади и мешал.
«Не надо», – говорила она. Ее голос заглушался шумом воды.
Он помогал ей вытащить ведро из раковины, вода выплескивалась, его матерчатые туфли промокали.
«Ну вот…» – говорила она.
Он трогал ее, она была в халате чернильного цвета. Стучало сердце. В глазах плавали маленькие медузы, было холодно. Потрогай, какие руки.
Она склонилась над ведром и купала в нем тряпку. Как ребенка, подумал он. Повернулась к нему: «Как твоя голова?»
Он сказал, что лучше. Боль уходила, оставалась тяжесть и мокрые ноги. Он поцеловал ее в шею. «Потом», – сказала она.
Она мыла полы, он смотрел книги. Головная боль почти прошла, только последние медузы еще плавали между строк, когда открывал книгу.
Ей надоедало тереть, и она начинала танцевать со шваброй. Ум-па-па… Или просто шла и тянула ее за собой, оставляя длинный влажный след, как улитка.
Потом наступало обещанное «потом». Он шел на склад и сооружал им ложе из книг. Отбирал толстые, в коленкоровых обложках, обдувал от пыли, чихал. Поверх книг ложилась его рубашка, ее халат. Всё равно было жестко. Но вначале не чувствовалось.
Она возвращалась с мокрыми и холодными руками. Заскакивала верхом на швабре, изображая полет. «Как твоя голова?»
Последние медузы выстраивались в круг и начинали танец.
«Мерга…» – говорил он, освобождая губы.
Расшифровка продолжается. Карие глаза Турка глядят в монитор. Его ресницы.
Неподалеку расположились серые глаза Славянина.
На экране – предмет, который вначале можно принять за облако. Это мозг.
Через неделю Славянин летит в Ташкент. Институт к этому времени будет уже почти закрыт, остатки оборудования демонтируют, погрузят в контейнеры и вывезут. Здание решено переоборудовать в общежитие для беженцев. Клумба исчезнет.
Погода стоит солнечная, ветер умеренный. Турок, пока не истекла страховка, приводит в порядок зубы.
Славянин никуда не ходит. Пишет проджект финализейшн репорт, лежит на диване в полосатых носках и смотрит русские передачи. «Готовлюсь к поездке», – отвечает на молчаливый вопрос Турка, что он сегодня делал.
Квартира Сожженного на Картойзерштрассе стоит пока пустой. Что с ней делать, еще не решили. Или решили, но нужно согласовать. Всё непросто в этом лучшем из миров.
Турок вернулся с новым зубом, разглядывает его в зеркале. Из комнаты доносится звук открываемой бутылки, Турок морщится. И снова гладит зуб пальцем.