Замечаю белые лаковые туфли у порога и с облегчением вздыхаю: мама уже вернулась.

Повезло. Вот бы еще незамеченной проскочить в свою комнату…

Робкой тенью крадусь через прихожую, бесшумно ступаю по ковру, но под потолком резко и во всю мощь вспыхивают голубоватые лампы.

– Яна, ты видела, который час? – Я вздрагиваю, натыкаюсь на укоризненный взгляд мамы, и язык прилипает к нёбу.

Игорь возникает в проеме позади нее и скрещивает на груди руки:

– Вообще-то, уже одиннадцать, подруга. Постарайся, чтобы твои оправдания прозвучали складно… И молись, чтобы мать простила тебя.

От его голоса просыпается изжога.

Хочется огрызнуться, выплеснуть все, что накипело, разораться, послать его подальше. Мы не друзья! И мама никогда не наказывала меня за проступки!

Забывшись, упрямо смотрю в его самодовольное, лоснящееся после бритья лицо и серые глаза – совсем не такие, как у Кита.

Они пустые, неподвижные, неживые… Точно у змеи.

И мама, стоящая возле нового мужа, кажется странно чужой, холодной и заторможенной, будто загипнотизированной. Потому что ее всегда яркие черные глаза теперь тоже пусты.

– Я знаю. Задержалась. А телефон сел, – спохватившись, начинаю умолять. – Извините меня, извините, хорошо?

– Где ты таскалась? Забыла, что Игорь просил не добавлять нам проблем и возвращаться пораньше? – кричит мама, и я отступаю назад.

Моя мама всегда безоговорочно доверяла мне, возможно, даже больше, чем следовало. Она не была «матерью года», но если я что-то и утаивала от нее, то из благих побуждений – ведь реальность не состоит лишь из счастливых моментов и поводов для гордости. Однако сейчас в ее тоне сквозит недоверие. Разочарование, усталость, раздражение… Мама не на моей стороне.

По коже пробегают мурашки, а горло сжимает спазм: я не смогу ничего доказать.

Потому что… У меня больше нет голоса.

Да и что я скажу ей? Что весь день промоталась с Китом – кошмарным сном всех матерей девочек-подростков? Что мы орали неприличные слова на весь парк, кормили уток и молча глазели друг на друга, и я из-за этого забыла обо всем на свете?

В выжидающем взгляде Игоря кипит злорадство.

Отворачиваюсь, вешаю толстовку на золоченый крючок, роюсь в карманах – как могу тяну время, сочиняя приемлемый ответ.

– Ну? – требует мама, и Игорь воркует:

– Аня, брось. Яночка сейчас в том возрасте, когда такие вот явления неизбежны. Мы должны быть готовы к новым исчезновениям и загулам и уметь принимать меры. Она может и что-то похлеще выкинуть: наркотики, алкоголь, залет от какого-нибудь безголового парня…

От его словесного поноса в висках зарождается ноющая боль. Я никогда не врала маме, но сейчас непроизвольно сжимаю кулаки и шиплю:

– Я гуляла с Зоей! Мы катались на аттракционах, заходили в кафе, болтали. Давно не виделись, поэтому и потеряли счет времени. Какие еще исчезновения? Какие загулы?!! Какой, вашу мать, залет???

По щекам текут потоки слез. Браво. Я сама себя удивляю.

Мама, стряхнув оцепенение, бросается ко мне, душит в объятиях и всхлипывает:

– Ох, Яна, не делай так больше. Я очень переживала!

– Телефон разрядился… Я не заметила… – бубню в ее плечо и с вызовом смотрю на Игоря.

Он бледнеет от ярости.

Недели идут своим чередом. По утрам перед работой Игорь давится черным кофе, гладит под обеденным столом мамины колени, и мама сияет, заливаясь нежным румянцем. А я своим никому не нужным присутствием дополняю идиллическую картину полной и счастливой семьи. В такие минуты мне кажется, что я старше, грустнее и мудрее этой наивной дурочки, и еда не лезет в глотку.

«Папочка» возвращается домой раньше мамы – чавкает ужином и, развалившись на кожаном диване в гостиной, смотрит фильмы на огромном плоском экране или подпевает своим нудным кумирам. Иногда я слышу, как он орет в трубку на подчиненных, пыхтит на беговой дорожке, а потом два часа принимает душ. Он не достает меня, но я все равно ожидаю подвоха и стараюсь без крайней необходимости не попадаться ему на глаза.

Страх облепляет кожу, как мокрая тряпка, едва мы оказываемся в квартире одни.

По пятницам Игорь приносит метелки цветов и оставляет их на видных местах, купаясь в восторгах вернувшейся за полночь жены.

А я чувствую себя лишней деталью, брошенным щенком, досадным недоразумением, обузой.

Целыми днями брожу по городу: дремлю на ранних сеансах в кино, в одиночестве ем фастфуд в торговых центрах, закатав джинсы, измеряю глубину фонтанов на площади, раскинув руки, лежу на газоне в сквере и смотрю в небо.

Возвращаюсь к десяти, шмыгаю в обустроенный для меня угол, скрываюсь под одеялом, и мама, заглянув с поздними пожеланиями сладких снов, не предпринимает попыток завести разговор.