– Ты зовут имя?
– Пьер на ломаном русском языке обращается к проститутке.

– Элла, - просто отвечает девочка.

– Сколько ты есть лет?

– Десять.

– Я плохо говорить русский язык. Мой друг хорошо говорить. Он спрашивать вопросы, - Пьер указывает на меня.

Я произношу с заметным акцентом:

– Ты давно здесь?

– Уже год.

Пьер довольно улыбается: я понял его и включился в "игру".

– Где ты учишься?

– В балетном училище.

– А родители знают, что ты здесь делаешь?

– Они считают, что мы здесь танцуем. Они за это получают тысячу долларов в месяц. Но я думаю, что догадываются, - по-взрослому рассуждает она.

– Однажды у нас дома не было горячей воды, и мы с мамой пошли в баню. Она стала меня мыть, посмотрела и сказала: "Здорово они тебя разработали".

– И все?

– И все. Больше она ничего не сказала. А вечером слышала, когда она с отцом разговаривала, такую фразу: "Задаром такие деньги платить не будут".

– И что дальше?

– Ничего. Мы ведь живем на эти деньги. И мой старший брат на них учится в институте.

– А тебе не бывает противно отдаваться кому попало?

– Раньше было, а потом я привыкла. А теперь даже понравилось. Сейчас меня сильно тянет к этому.

Она замечает лежащий в вазе большой банан.

– Можно? Я киваю головой.

Она берет его и неожиданно вставляет между ног. Огромный фрукт полностью скрывается в естестве. Мы огорошенно смотрим на девочку.

Она смеется и вынимает обратно.

– Это шутка. Я сама ее придумала. Гостям это нравится.

Она очищает его и ест.

Придя в себя, я вновь задаю вопросы:

– Тебе здесь нравится?

– Меня здесь хорошо кормят и одевают. Родители мои не могут заработать столько.

– А кто они по профессии?

– Инженеры.

– Ты кого-нибудь любишь?

– Одного парня. Он танцует со мной в училище.

– А он тебя?

– Нет. Он "голубой".

– Ему сколько лет?

– Двенадцать. Он здесь бывает. Его любит один немец. Он дает ему много денег и обещает увезти в Германию.

– А ты хочешь за границу?

– Хочу. Наша бонна сказала, что со временем все мы кому-нибудь понравимся и нас увезут за границу.

– А с женщинами тебе приходилось общаться?

– Приходилось. Но мне это меньше нравится. Вот Нинка это любит.

– Кто?

– Нинка! Ой, - спохватывается она.
– Виктория. Нам не разрешают называть наши настоящие имена. Здесь у нас у каждой "театральное имя".

– Значит, и ты не Элла?

– Да, только не говорите бонне.

– Хорошо. А как зовут тебя по-настоящему?

Девочка засмеялась.

– Ну ладно, не говори. А кто это Нинка-Виктория?

– Это моя подружка. Ей больше женщины нравятся. Она и у меня лизала, но мне приятнее, когда мне туда мужчины вставляют свои штуки.

– Ты не стесняешься все это рассказывать?

– А чего стесняться? У нас работа такая.

– А некоторые считают, что это по-другому называется.

– Пусть считают. На заводе работают дураки. За гроши, а я за вечер получаю столько, что им и не снилось. А вы меня будете приглашать к себе?

– Не знаю... Нет, наверное... У меня деньги кончились.

Элла смеется.

– К нам безденежные не ходят. Ну я в долг дам.

Теперь смеюсь я.

Пьер слушает наш разговор и довольно улыбается. Я знаю, что он записывает эту беседу на диктофон, спрятанный в кармане пиджака.

– А можно как-нибудь встретиться с тобой вне этой обстановки? Я хочу поговорить.

Девочка задумывается.

– Нам это запрещено. Все должно идти через бонну, но иногда я делаю это тайком, когда гость мне нравится или обещает хорошо заплатить. Домой мне лучше не звонить. А найти меня можно в училище.
– Она говорит как. Только меня не выдавайте.

– А ты не боишься залететь?

– У меня еще нет месячных, и бонна сказала, что в меня можно кончать.

– А СПИД?

– Я не думаю об этом.

К столу подходит бандерша:

– Ну как, договорились?

– Решили отложить до следующего раза, - отвечает Пьер.

Скрывая разочарование, с вежливой улыбкой дама уходит, а вместе с ней и "Элла". На прощание она заговорщицки подмигивает.

Мы пьем шампанское и уже не смотрим на сцену, где осталась единственная пара, эти маленькие секс-рабы, развлекая "изысканную" публику, зарабатывая себе на жизнь. Мне становится грустно.