Баронесса осталась верна своему слову. Единственное, что было напечатано в газетах, короткая заметка о том, что гауптман Рихард фрайгерр фон Ренбек, кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями, пропал без вести над Средиземным морем, и что вся эскадра скорбит об этой невосполнимой потере. Эти заметки привели баронессу в ярость. Лена никогда прежде не видела ее такой разъяренной. И дело было не только в ее вере, что Рихард жив. Баронесса боялась, что кто-то покажет газету Иоганну, и ему станет только хуже. А очередной потери она бы точно не перенесла, как уверенно заявила Айке. Странно, но кухарка, которая прежде тоже теряла своих сыновей без вести пропавшими, без каких-либо сомнений верила в смерть барона.

— Всегда боялась этих самолетов, — приговаривала она, когда нарезала овощи для рагу на ужин. — Когда ты на земле, еще есть хоть какой-то шанс спастись. А с неба-то ты куда денешься?

Я видел, как горел Рихард… Видел, как он упал… Невозможно выжить… Перелом позвоночника…

Эти слова, постоянно всплывающие в памяти, вытесняли веру в возможное спасение Рихарда, и Лена снова погружалась в болото невыносимой боли и горя. Бессонными ночами она спускалась в спальню Рихарда, чтобы коснуться его одежды в шкафу или других личных вещей, ложилась поверх покрывала на постель, прижимаясь щекой к подушке, с наволочки которой уже давно выветрился его запах, и представляла, что он лежит рядом с ней. Как когда-то давно, когда Розенбург заметало снегом. Смотрит на нее мягким и нежным взглядом, от которого внутри так сладко замирает. Гладит ее волосы и переплетает свои пальцы с ее, чтобы потом подтянуть руку к губам и поцеловать ладонь.

Лена всегда ускользала из комнат Рихарда задолго до рассвета, но однажды, обессилев от слез, на фоне дневной усталости после работ уснула в его постели. Впервые за долгое время забылась глубоким сном, который принес ей облегчение и долгожданное решение, для чего ей нужно жить дальше. И ей приснился ее ребенок. Он был невероятно похож на Рихарда, каким она видела его на детских фотокарточках. Большие глаза, светлые волосы, даже маленькая ямочка на подбородке. Ребенок улыбался ей, и она чувствовала, как постепенно из нее уходит тоска и боль потери. Исчезает чернота горя, которое так давило на грудь. Проснувшись (к ее счастью, она по привычке уже открыла глаза еще до рассвета), Лена понимал теперь, что должна сделать. Ее долг теперь сохранить этого ребенка живым. Уже достаточно война забрала детских жизней, настало время восполнять эти потери, раз уж так сложились обстоятельства.

В обновленной памятке для остработников, которые прислуге раздали еще в начале года, информации о беременности не было совсем. Кроме одной-единственной статьи, намекающей на подобное. «Половая связь между немцами и восточными рабочими запрещена и карается для восточных рабочих смертью, для немцев — отправкой в концентрационный лагерь». Лена знала эту статью наизусть. Раньше эти слова пугали ее, теперь же она прочитала их равнодушно. Для нее было важно только одно — что произойдет с ребенком, которого она носит сейчас.

Решение поспрашивать Марысю и Таню о том, беременели ли женщины на заводе, где девушки работали прежде, и что случалось с младенцами дальше, Катя не одобрила. Ей почему-то не нравились новенькие, особенно Петер, который сразу же занял позицию надзирателя над девушками. Немцы приближали к себе жителей прибалтийских республик, и отношение к ним было совсем другое. Вот и Петер не носил знака на одежде и мог посещать общественные места.

— Не думай, что кали они из Союза, то адразу свои, — шепотом убеждала она Лену, пока они вместе натирали полы в одной из зал замка. — Мы не ведаем их толком. Марыся як-то казала, что Таня гэта была на особливом месте у майстра завода и расповедала ему многое, что в бараках бабы болботали. Кто ведае, мож, она уж и немке нашей в уши лье? А немка наша не дура. Тут же смекнет, пошто такия размовы. Погонит до доктора. А доктор той поглядит — и все! Давай я спытаю у Марыси або Тани. Мне ровно-то. Я ни с ким не была. Зирне доктор, а тама пусто. И у нас буде час, кабы вырашить, что дальш робить будем.

Лена вспомнила осмотр на станции, который проводили для новоприбывших работников из Союза. Холодные пальцы равнодушного врача внутри себя, бесцеремонно осматривавшего ее. И не могла не взглянуть на Катю обеспокоенно.

— Ты пойдешь на это? Это же…

— От меня ни рука, ни нога не оторвется при том. А тебе лепш буде, — деланно равнодушно пожала плечами Катя, и Лена тут же обняла ее крепко, тронутая этим решением подруги. Она знала, что той, панически боявшейся немцев в форме, не просто далось это решение. А потом Лена вдруг расплакалась, уткнувшись в широкое плечо подруги, даже не удивившись этим слезам — в последнее время она плакала очень часто. Словно что-то внутри переломилось с недавних пор.

Все случилось так, как предсказывала Катерина. Вечером во время подготовки ко сну, когда девушки, немного мешая друг другу, умывались в ванной у небольшого умывальника и плескались в тазике, Катя расспрашивала, были беременности восточных работниц завода, и что было дальше с беременными. При этом она всякий раз бросала на Лену предупреждающие взгляды, когда та хотела встрять с каким-либо вопросом, приказывая ей молчать.

Были беременные, как рассказали Марыся и Таня, причем больше, говорила последняя, как старшая. Случаев было мало, конечно, но все-таки были. Кого-то брали силой мастера-немцы, кто-то умудрялся сойтись с остами-мужчинами, которые тут же работали, но жили в соседних бараках. Но у всех беременность заканчивалась по-разному. На родину никого не отправляли, но это не было новостью для Лены. Все женщины рожали в тут же, в бараках с помощью других женщин, работая практически до родов. От тяжелой работы, ясное дело, мало кто умудрился доносить до срока, а кому удавалось, все равно потеряли детей либо во время родов, либо после. Ведь никакой врачебной помощи не оказывалось. Считалось, что остовки, как животные, могут родить сами. А потом нужно было думать, как прокормить малыша, что в условиях трудового лагеря было совершенно невозможно.

— А вот те, кто с немцами путались, — говорила Таня, заплетая толстую косу. Ее пальцы так и мелькали, переплетая рыжеватые пряди, что это действо просто завораживало, как и рассказ, который она вела. — По нужде или так. Тех забирали с лагеря. Что там с ними дальше было, не знаю. Одна пыталась скрыть беременность, чтобы не забрали, да как же это сделать, когда пузо само наружу лезет? И немцев некоторых убрали с завода. Тогда мастера на время попритихли, не трогали баб. А потом поняли — нет беременности, нет сложностей у них самих. Теперь баб если и мяли, то осторожно…