– Полный отчёт по «Алёнушке». – Глеб Шталь пододвинул к Мите тонкую папку. – Чай будешь?

– Буду. И покрепче. Что-то новое есть? Или как всегда?

Глеб махнул ближайшей медсестре, и та немедленно принесла две дымящиеся кружки.

– Спасибо, милая, – улыбнулся доктор. – Паршивец, увы, выказывает редкое постоянство. Смертельная инъекция, как и у предыдущих девушек. Знаешь, мне даже начинает нравиться его подход. Эти деревянные «костыли», такое бережное отношение. Другой бы на его месте, не думая, забил бы гвозди прямо в тело. Оно ж мёртвое уже, какая разница. А этот старается не повредить, оберегает, что ли.

– Они что-то значат для него.

– Возможно. Но тут, скорее, задача для психиатра, а не для прозектора.

– Из тебя бы тоже вышел неплохой специалист по психиатрии.

– Нет уж, благодарю. Я своих пациентов, знаешь, почему люблю? Они ни на что не жалуются. Как представлю, что каждый день придётся выслушивать бесконечное нытьё про измены и бездарное начальство, дурно становится. Нет уж. Мёртвый больной – лучший больной.

– Моё нытьё ты терпишь.

– А куда я денусь? Приходится. Но скажу в сотый раз, хоть ты и не послушаешь: обратись к специалисту. Это не страшнее, чем рассказать другу.

– Нет. Не хочу, чтобы кто-то ещё знал.

– Оно тебя сожрёт, Митя. Так ментальные проблемы не решаются. Нельзя отрицать свои страхи и делать вид, что их нет. В последнее время приступы были?

Сыщик молчал, сосредоточенно размешивая сахар в кружке тщательными, размеренными движениями.

– Значит, были, – истолковал тишину проницательный Глеб.

– Два месяца назад, в апреле. Я просто не ожидал днём, не взял фонарик.

– А спички?

– Стазис. Кто в наше время его использует дома? Всё так быстро произошло, ещё и при барышне. Я думал, умру на месте со стыда.

– А барышня, случайно, не Софья?

– Да. И от этого ещё хуже. Я с места не мог двинуться.

– И как выкрутился?

– Она, видимо, тоже испугалась темноты, взяла меня под руку, и немного легче стало. Ответственность, что ли, во мне включилась оттого, что слабая девушка рядом.

– Какая умница всё-таки, – восхитился Глеб. – Она ещё находчивее, чем я думал. А ты идиот.

– Спасибо, утешил. Давай сменим тему, а? Тут Лев про Визионера интересную мысль подкинул, из области психологии. Мол, согласно учению доктора Фройда, искать мотив искажённого поведения преступника надо в детстве.

– Забавно, что Фройда цитирует человек, в тридцать три года живущий с мамой.

– Да? Не знал. Но есть в этой идее что-то стоящее?

– Не исключено. Детские травмы – большое непаханое поле. Что там выросло и на каких удобрениях – один бог знает. А грань такая тонкая, что сразу и не поймёшь, где заканчивается норма и начинаются отклонения. Взять мытьё рук, например. Если ты пришёл с улицы и их помыл или испачкал и помыл – это логично. Но если ты их моешь после каждого рукопожатия, после каждой дверной ручки – это как минимум эксцентрично.

– Любопытно, что ты привёл именно этот пример. Мы тут одного… персонажа задержали, у него, по-моему, пунктик на частях тела.

– Просто к слову пришлось. Вот и Визионер твой… наш. Может, он в детстве любил кукол наряжать, а его родителям это не нравилось. А теперь он мёртвых барышень одевает, уже не видя разницы.

– По части нарядов у нас Франк, тот ещё любитель платьев. Тоже противоречивый типаж. Знаешь, я ещё про Сонину записку всё время думаю. Она написала, что преступник действует не один, а теперь ничего об этом не помнит. И история эта загадочная с обмороком…

– Я мёртвых воскрешать не умею, а воспоминания тем более, уж извини. Менталистов на всю империю пара человек осталась, и ради такой ерунды они не пошевелятся. Разве что гипноз попробовать… Но без гарантии. Тут только ждать, когда память вернётся. Если вернётся. Не знаю, что видела Соня. Может, там целая группа работает. Но я всё-таки считаю, это дело рук одиночки. Тут что-то глубоко личное. Твоя задача – залезть к нему в голову и понять, как он думает.

– Я уже полгода пытаюсь. А выходит только бессмысленное блуждание в потёмках.

– Во тьме, Митя. Ты её не признаёшь, а сам в ней постоянно находишься. Будешь её и дальше отрицать – она тебя сожрёт. Как друг говорю.

Разговор нечаянно вернулся к скользкой теме фобий. В который раз выслушивать неприятную правду было больно. И Самарин привычно соглашался, осознавая при этом, что всё равно не найдёт смелости разобраться со своими страхами и лишь затолкает их ещё глубже.

Бывшую скотобойню на Дубровке Митя отыскал быстро. Приземистое и облезлое розовое здание издалека казалось заброшенным. Но, подъехав ближе, Дмитрий обнаружил признаки жизни. Над входом нависала надпись «МОСХ», составленная из ржавых труб. Во дворе валялась гигантская деревянная скорлупка греческого ореха, доверху набитая мусором. Рядом лениво почёсывалась плешивая собака в нарядном кружевном жабо. У крыльца вызывающе сверкал лимонным цветом кузова и красной кожей сидений двухместный автомобиль без крыши. «Hispano-Suiza», – прочитал Митя на кожухе радиатора. Кажется, такие собирают по патенту на Русско-Балтийском заводе. Ограниченная серия.