– Вчерась дожж-от токо потрусил, а сёдни с утра вёдро. Прижарит к обедне. – Дед Лука довольно оглядел ровные ряды яблонь, уходящие вдаль, и повернулся к Лёньке: – Ты жбан-то сюдой ставь, отседова и начнём.

Лёнька снял с ноющих плеч жёсткие лямки и с облегчением поставил тяжёлую латунную флягу на землю. Почти пуд веса, но терпимо. А с каждой стоянкой ноша будет всё легче и легче. У Лёньки-то спина крепкая. Четырнадцать лет – это вам не семьдесят, как деду Луке. Тот эту пудовую поклажу, считай, всю жизнь проносил. Теперь и отдохнуть можно. А Лёньке не трудно помочь. Наоборот – в радость.

Лёнька проворно размотал резиновый шланг, насадил один конец на трубку на крышке жбана, второй протянул деду.

– Ну, пошла, бурливая, – скомандовал Лука, и Лёнька потянул вверх истёртую деревянную рукоятку ручного насоса, потом толкнул её вниз. Руки заработали в привычном монотонном ритме. Из шланга веером брызнула вода, и дед направил поток на крону дерева, поливая листья и маленькие незрелые плоды. В воздухе отчётливо запахло полынью.

– Плодожорка-то, она сама зловредна насекомая, – объяснял дед, направляя воду то выше, то ниже. – Яблоку жрёт изнутре. И грушу не брезгает, и сливу. А полыню, или емшан-траву, шибко не любит, вот мы её полыней-то и морим. Само верно зелье.

– Чеснок ещё помогает, – подсказал Лёнька.

– Верно баешь. Ишь, запомнил. Но от чесночного взвару дух шибко ядрёный, для яблоков нехорош. А вот полыня на нос горька, а вкусу не портит. Смекаешь?

– Смекаю, дедушка.

– Оттоль мы их промежду яблонек и высеваем, но на взвар только емшан-трава годна.

– А чеснок-то не пора ещё собирать, деда?

– Ты погоди-то! Ишь, торопкий какой! Пусть ишо попоростет.

Внук с дедом неторопливо переходили от одного дерева к другому, и жбан с отваром легчал. Лука продолжал рассказывать, как ухаживать за садом, и Лёнька старательно ловил каждое слово, хотя слышал эти народные мудрости и приметы уже десятки раз.

В июне ещё зелёные яблоки надо проредить, чтобы дерево смогло прокормить будущий урожай. А он в этом году обещает быть щедрым. В жару нужен обильный полив, после которого должно прорыхлить землю и укрыть соломой. Так влага сохранится дольше. В конце июля хорошо бы подпитать корни древесной золой. А в начале августа время ставить деревянные рогульки, чтобы ветви смогли удержать спелые плоды.

И тогда, если всё сделать правильно, Красный сад на Таганке к концу лета и вправду станет красным от обилия сочных яблок. Они тут вырастали крупные, хрусткие, сахарные – лучшие в Москве.

Что-то необычайно успокоительное и согревающее было в неторопливом голосе деда, в его нехитрых советах и житейских наставлениях. Старый Лука любил этот сад, в котором провёл всю жизнь, и помнил каждую яблоньку в нём. А теперь и Лёнька начинал их узнавать. Вот эту в прошлом году лечили от мучнистой росы, с трудом выходили. А вон той Лёнька сломанную ветку подвязывал. А у этого дерева… вдруг обнаружилась деревянная лестница. А на ней – крепкие босые ноги, прикрытые ниже колен пышным подолом юбки. Тело и голова женщины скрывались где-то в листве.

– Деда, – Лёнька окликнул близорукого Луку. – Матрёна, что ли, с утра вышла подсобить? Вроде не её день сегодня.

– Хде? – обернулся дед. – Ах, девка-егоза! Невсутерпь [43] без дела сиживать! Кликни её, Лёнька, нешто окачу щас.

– Матрёна! – Лёнька подошёл к лестнице. – Слышишь? Слезь на минутку, нам полить надо!

Девушка не отзывалась. Лёнька попытался разглядеть в листьях её лицо. Не видно. Слегка дёрнул за подол. Ноги не пошевелились.

– Чегой она бавится [44] ? Али оглохла?

Лёнька схватился за лестницу и слегка потряс. Ничего. Он дёрнул сильнее, не рассчитав рывок, и лестница вдруг отклонилась от ствола и неумолимо начала заваливаться наружу. Лёнька попытался было остановить падение, но куда там! Он хоть и крепкий, но худой, а Матрёна – девка крупная.

– А-а-а! – заорал Лёнька и в последний момент отпрыгнул вбок.

Лестница с глухим ударом рухнула вместе с ношей.

А потом Лёнька позорно заорал ещё раз, потому что лежащая на земле Матрёна, придавленная лестницей, смотрела вверх блестящими глазами и даже не пыталась подняться.

«Убил! Убил!» – метались в Лёнькиной голове панические мысли. Он схватился за перекладины и не сразу понял, что Матрёнины руки крепко к ним привязаны, и руки эти почему-то холодные и липкие. И пахло от Матрёны очень нехорошо. От мёртвых собак, что на солнце подгнили, похоже пахнет. Падалью. Лёнька в ужасе дёрнулся и вытер ладони о штаны.

– Лёнька! Пошто расселся! Подмогни ей встать-то! Вона как жмякнулась!

– Деда… – Слова давались с трудом, Лёньку трясло от страха и отвращения. – Тут… не подмогнёшь уже. Помёрла она. И, кажется, давно уже.