Я подняла глаза к солнцу. Вот бы отец сегодня отпустил погулять с друзьями – но как к нему подступиться? С извинениями или вообще улизнуть наудачу?

Хватятся меня нескоро: все самые изнурительные хлопоты по хозяйству обычно брал на себя Фредерик, любимый первенец, которому отец уделял почти все внимание, – даром что и в Бене тоже понемногу просыпался труженик. Я с досадой пнула с тропы несчастный камушек.

Как чудесно было, когда он не отсылал меня, выпоротую на коленке, за водой, а потчевал преданиями из Каселуды. Из отпрысков Верховного Владыки я больше всех любила Сэльсидон, на которую всей душой мечтала походить. Светоносная госпожа, первое Семя монаршей крови. Воительница, что вершит подвиги в блещущих доспехах, с мечом из чистого солнечного света в руке. Та, чьими стараниями впервые удалось оттеснить Хаар.

Поначалу отец умилялся при виде меня в плаще и с палкой вместо меча, но с годами мои причуды все больше его злили. «Знай свое место! Святых боготворят, им ревностно служат, а ты!..»

Дойдя до колодца, я поставила на кладку бадью и отогнала мух.

– Ну, Фредерик! – зло фыркнула я.

Веревка не лежала как надо, на кладке, а болталась в колодезном зеве. Не оставалось ничего, кроме как перегнуться за ней через край.

– Глядите все, я Фредерик! Папулечка во мне души не чает! – ерничала я, вытягиваясь все дальше. – Ну же, еще чуть-чуть!

Пальцы уже коснулись веревки…

И тут нога соскользнула по грязи.

Я перегнулась через кладку колодца навстречу бездне. Сердце замерло.

В последний миг я ухватилась за деревянную перекладину для веревки. Перед глазами все застлала чернота пропасти, в груди и в ушах мощно заколотилось. Мое пыхтение гулко отдавалось от стенок колодезной утробы.

И вдруг я поняла, что на меня оттуда смотрят.

Верно, чудится? Я прищурилась и, честное слово, в глуби мне блеснули зеленым изумрудные глаза, по три с каждой стороны, расположенные клиновидным узором.

– Далила! – послышалось сзади.

Вцепившись в веревку, я оглянулась. Ко мне по склону спешил Фредерик. Когда я вновь посмотрела вниз, изумрудных глаз уже как не бывало.

Отпрашиваться у отца к друзьям – задача не из приятных. Из раза в раз нужно напустить на себя сокрушенный, как можно более жалобный вид – жалобный, но ни в коем случае не жалкий – и в меру приправить его правдоподобными извинениями.

– Иди. Но к ужину – домой.

Сдержать облегченную улыбку было сродни подвигу. Я заторопилась из хлева, где отец кормил коз, но он вдруг подозвал меня:

– Далила.

Я подошла с опущенной головой и разгладила платье. Сама невинность!

Он испустил вздох. Знакомый вздох, который не давал забыть, что мой отец вообще-то достойный человек с любящим сердцем – чересчур любящим, как казалось порой. Он подступил. Я непроизвольно вздрогнула: утренняя порка была еще свежа в памяти.

– Я не обижу. – Отец хотел было сжать мне плечо, но только слабо взял за локоть. – Прости, что наказал. – В его глазах читалась боль. – Я люблю тебя, но пойми, ты… осквернила святое. – Последние слова он уронил с губ так, будто излагал непреложную горькую истину.

Отец хмуро свел брови. Мы оба сейчас думали об одном и том же: об утре – и косвенно о забытом Семени. Да, все-таки отцу не позавидуешь. Как объяснить родной крови то, о чем и заговаривать грешно?

В конце концов он избрал простые слова, зато от чистого сердца.

– Я правда очень, очень тебя люблю, дочь. Тебе всего тринадцать зим, а я желаю тебе долгой и счастливой жизни. Больше никогда не называй Верховного Владыку по имени. Не должно нам его произносить.

Я кротко кивнула, в душе радуясь, что отец меня простил. Ни к чему нам держать обиду, ведь нужно жить дальше.

– Славно. – Он с улыбкой погладил меня пальцем по щеке и отвернулся к козам. – Возвращайся до захода ока.

Я кивнула и вышла.

Я спускалась к реке, где сидели на корточках Перри, Бэк и Джеремия, швыряясь в воду галькой. Недоставало только Дейла.

– Простите, что так поздно!

– Где пропадала? – заговорил Бэк.

Меня бросило в краску.

– С отцом не поладила.

Мальчики повели бровями.

– А из-за чего? – подал голос Джеремия – пухлощекий, но такой милый мальчишка, на два года младше нас всех. Глаза у него были голубые, а сердце – золотое.

Ответ пришлось взвесить, ведь на ум пришел тот, кого нельзя вспоминать, и я внутренне одернула себя, отчаянно силясь задушить эту мысль. Сказала в итоге уклончиво:

– Я назвала Верховного Владыку по имени.

Все охнули.

– Мне бы отец язык вырвал! – воскликнул Перри.

Один лишь Джеремия равнодушно передернул плечами.

– Мне бы не попало.

– Ой, а вы слушали колокол? – оживилась я, меняя тему.

Джеремия помотал головой.

– Я хотел выйти послушать, но мама с папой запретили. Сказали, мы Зрящие, так что лучше спать или помолиться, а Владыкам мы не поклоняемся.