Шевалье указал рукой на полотно.

– Что скажешь об этой «Меланхолии»? – спросил он. – Твой отец от нее без ума. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Знаешь, он в ярости, твой папаша. Жутко недоволен своими медиумами. Умершие уже не желают повиноваться, как раньше…

– Он сожалеет о том времени, когда здесь был Эусебио Нера! – заметил Стефен, охотно ступая на предложенную ему дорожку. – Выходит, это действительно был необычайный человек?.. Он ведь любил позабавиться, не так ли?

– Да, тот еще был весельчак! – согласился шевалье, но тут же поспешил добавить: – Но не все медиумы – балагуры, как и не все оккультисты – простофили!

– Хм!..

– Зря ты хмыкаешь – так и есть! Я был знаком с весьма сведущими в оккультизме людьми: Элюсианом Рамаданом, Жюлем Питоном, Саром Мельхиором! Ах! Сар Мельхиор – вот тебе прекрасный тип спирита! Он был моим другом. Мы втроем – твой отец, Сар и я – успешно проводили чудесные опыты. Ты ведь с ним не был знаком – с Саром? Его настоящее имя – Мельхиор Шапло.

– Я с магами компанию не вожу, – извинился Стефен с улыбкой.

– Этот был настоящий денди. Ты мог встречать его в светском обществе. Его уже нет с нами – умер, слишком рано для науки. Он бы сумел убедить самых недоверчивых. Да и тебя бы тоже убедил!

Стефен, вероятно воспринявший слова друга с сомнением, уклонился от этого прямого удара.

– Вот если взять ваших медиумов, – сказал он, – то каково их положение в обществе? Неужели есть профессиональные медиумы?

Мсье де Крошан воздержался от того, чтобы изобразить удивление, которое должен был вызвать у него подобный вопрос со стороны Стефена.

– Встречаются всякие, – небрежно сказал он. – Большинство из них не столь известны, чтобы жить исключительно за счет своих медиумических способностей. Эусебио Нера чем только не занимался; насколько мне известно, он был даже ортопедом. Лидия Трюше, до того как стать ясновидящей, работала акушеркой. Джон Смит по прозвищу Этельред некогда был престидижитатором, но, полагаю, с радостью скрыл бы сей факт… И не кивай с понимающим видом; Этельред честнее многих своих «коллег». Что касается прочих, то, скажем, Антонини, который, вообще-то, зарабатывает продажей изделий из картона, экстериоризирует человеческие формы, которые можно потрогать и сфотографировать, а цветочница Тереза Панар – мы зовем ее Стеллой – рисует карандашом восхитительные портреты, когда ее рукой водят духи.

– А нельзя обходиться без их посредничества?

– Я-то спокойно без него обхожусь, – сказал шевалье, чрезвычайно довольный оборотом, который принимал разговор. – Мне никто не нужен, для того чтобы войти в контакт с духами. И любой это сможет, если воспользуется моей системой. Хочешь телефонировать или, скорее, телеграфировать в царство теней? Это не будет стоить тебе ни единого сантима!

– Как!.. Так я мог бы… Что за шутка!

– Слово «шутка» иногда произносят до опыта, но очень редко – после… Давай попробуем – сам все увидишь!.. А, да ты боишься!..

– Боюсь? Вы смеетесь! Я – и боюсь? Я боюсь лишь одного – оказаться болваном!

– Ну-ну, конечно! Все вы одинаковы. Боитесь умерших!

– Не позволю вам оставить за собой последнее слово! – сказал Стефен. – Давайте попробуем.

На его скулах пламенели небольшие красные пятна, глаза сверкали лихорадочным блеском; на лицо вернулось выражение озабоченности.

Мсье де Крошан завесил большой оконный проем темной портьерой, и в мастерской воцарился мрак.

Почти тотчас же гробовой свет слабо осветил дальний угол, где, словно по волшебству, задымили курильницы. В ноздри Стефена одновременно ударили затхлый запах погребов и аромат капелл.

– Не знал, что вы обладаете талантами волшебника, – произнес он слегка гортанным голосом.

Ничего не ответив, шевалье потащил его в этот чем-то напоминавший подземную гробницу уголок комнаты. В зеленоватом свете там все выглядело весьма мрачно.

Между двумя треножниками, от которых исходило волнообразное облачко, в углу виднелось некое подобие посеребренного алтаря, служившего опорой для своеобразной рамы, завершением которой был треугольный фронтон. Этот фронтон был покрыт иератическими каббалистическими письменами, а рама, походившая на портик храма и в то же время на театральную сцену, была покрыта черным драпри с серебристой бахромой.

– Садись, – произнес шевалье голосом, который, казалось, срезонировал под неким сводом. – Сегодня я не стану посвящать тебя в высшие тайны моих знаний; мой последний метод мог бы испугать даже самых храбрых… так что как-нибудь в другой раз.

– Вот как! Чудесно! – заметил Стефен с ухмылкой. – Мы тут словно в катакомбах, а вы сейчас похожи на труп!

– Возьми эти кисточки – в обе руки.

Справа и слева от рамки свисали две плетеные тесьмы; каждая из них заканчивалась кисточкой. Стефен, сидевший на табурете перед алтарем, взял кисточки, как ему и было велено.