— Ну да.

— А кому достался дом Борисовых, в котором Марья с Татьяной жили? — Варвара Сергеевна пыталась поскорее выстроить последовательность в проснувшихся чужих воспоминаниях.

— Так Марьиному родному сыну и достался. Тот пил, сначала сам в город съехал, а потом дом, уже пустой, выменял на квартирку в городе, да так и сгинул. Это вот как раз в начале девяностых было, когда приватизацию, будь она неладна, придумали.

— Но была же еще одна законная наследница, третья сестра, к которой Татьяна уехала в Ленинград, — рассуждала вслух Самоварова.

— Так, может, и она уже к тому моменту померла. А если и нет — сама не помнишь, какое вокруг расплодилось жулье?

— Помню, — сглотнула Самоварова, — и посадить их было сложно, по документам-то все вроде законно.

— Вот-вот.

— Так зачем Егор приезжал к Кропоткиным уже после смерти моей бабушки Тани?

— Вроде хлопотал, чтобы ихняя Лариса ребеночка, девочку грудную, удочерила. Лариса холостячкой осталась, бездетной была.

— Погодите! — голова от преизбытка информации пылала. — Запуталась я немного… Лариса — это кто?

— Дочь тех, кого Егор спас. Кропоткиных.

— Вы ее знали?

— Знала конечно. Но она особняком всегда держалась. Болела она еще с войны чем-то по-женски, вот с семьей и не сложилось. Когда ребеночка-то она удочерила, Егор приезжал к ним поначалу, навещал… Мать моя говорила, что странно все это… То ли, говорит, сердобольный такой, то ли, уж прости, дочка, грехи какие, нажитые на службе, замаливал.

— Это в какие годы было?

— Дочка, не помню я…

Наталья Ивановна поставила перед гостьей сковородку, на который шипели два желтка в белом жидком озерце. — У меня еще муж жив-здоров был. Где-то в конце шестидесятых.

— Бабушка Таня умерла в шестьдесят четвертом.

— Да, он сюда на могилку-то ее, вероятно, в те годы и приезжал. Вот как раз к Ларисе заходил, больше было не к кому, он же не наш, не рубановский. Я этого не видела, но мать моя, как сюда приеду, все сплетни наши пересказывала. И еще вот что… Не буду грех на душу брать, но вроде бы как мелькнуло в голове, мать говорила, приезжал он раз вместе с молодой женщиной. Мать сказала, наверное, это его и Танина внучка. А бабы шептались — может, и новая жена.

— Нет. Внучка у Егора одна, это я. А мне не больше десяти лет было, если мы про конец шестидесятых. И не женился он больше.

Вызывая скверное чувство, вновь колола заноза.

«Уж не с матерью ли своей левой дочери Нади он приезжал? А вдруг… вдруг они отдали этой бездетной Ларисе своего ребеночка? Господи… как же так?! Если принять на веру отрывочные воспоминания этой божьей старушки… На молодой жене он почему-то не только не женился, но и не привел ее в свою отдельную квартиру в Сестрорецке, а дочь родную отдал… И это сделал тот же человек, герой войны, принципиальный и честный, рисковавший своей партийной карьерой ради соседей жены, с которыми его ничто не связывало?!»

Пульс участился, на шее выступила испарина.

— Где-то так, дочка, где-то так, в конце шестидесятых, — нараспев повторяла старушка. — Память-то она, ишь какая, что-то врежется в нее яркой картинкой, а что-то, убей бог, не вспомнить, только урывками да и те — как через мутное стекло на свет смотреть. Вот как сейчас вижу свою мать, как сидела она вот на этом самом месте, где ты сейчас. Так же яичню у плиты мне пожарит, пирожками с утра раннего в доме пахнет, я-то раньше тоже пекла, да руки давно тесто не держат… И вот будто говорит она про Егора, что я тебе сейчас пересказала. А так я бы и не вспомнила про него, если бы ты не приехала.

— Вы не можете ошибаться? Это точно был Егор Самоваров?

— Могу, дочка, могу ошибаться в деталях. Но то, что он к Лариске Кропоткиной заезжал, а она его хлопотами ребеночка удочерила, это, вот те крест, помню точно — мать мне о том сказывала.

— Ребенок-то тот чей? — упавшим голосом спросила Самоварова, предполагая наперед, что ничего ценного больше не услышит.

— Детдомовский, наверное. Егор-то будто к детдомам какое-то отношение имел.

«Имел. Только еще до Великой Отечественной и на Урале».

— Лариса, я так понимаю, умерла…

— Давно. Дом их третий слева от начала деревни был.

— А кто там сейчас?

— Дочь продала дом вскоре как Лариска померла. Новые хозяева его снесли, коттедж лет пять строили, да не достроили, другие у них купили. А потом те, может, еще кому продали. Сейчас там семья, приезжают только летом, иногда по праздникам. Но я их не вижу, дочка, на тот край давно не хожу. До кладбища и обратно, как мы с тобой вчера шли.

— Как дочь Ларисы звали, помните?