— Вика, ты как с языка сняла! И это послание, забытые стихи, она как будто их для меня оставила!

Вспомнив их нехитрое содержание, Варвара Сергеевна сморгнула набежавшие слезы. Что поделать, возраст…

Виктория Андреевна протянула навстречу бокал. Они звонко чокнулись, и в этот момент обе почувствовали, как перешли в категорию подруг. Вскоре Матросова разоткровенничалась.

Теперь уже напротив Самоваровой сидела не самолюбивая ухоженная матрона, но упрямая симпатичная девчушка из далекого Сибирского края, родившаяся и жившая в образовавшемся там после большевистских «чисток» поселении из неблагонадежных для советской власти элементов. Ее учила французскому и игре на фортепьяно выпускница Института благородных девиц — вовсе не чопорная дама, но яркая, без возраста женщина, не чуравшаяся крепкого словца в коротких перебранках с теми, кто представлял в поселении законную власть.

Раз в неделю раздавался шум вертолетных лопастей — с воздуха в сетках жителям сбрасывали еду и предметы первой необходимости. Один раз на этом вертолете улетела Вика, чтобы поступить в медицинский. Выучилась и стала лечить своих вчерашних «тюремщиков» — по распределению она попала в военный госпиталь.

Потом был Афган, первый брак и мучительный развод с контуженным майором, которого она встретила и полюбила на войне.

— Характера слишком много, Варя, поделиться бы с кем, — невесело смеясь, подытожила Виктория Андреевна причины своего перманентного одиночества.

Вскоре в откровенный разговор подруг ворвался звонок.

На мониторе высветилось «Дядя Валя».

— Что застыла-то? Ответь, — Матросова, сама преисполненная нетерпеливого ожидания, кивнула на монитор.

— Дядя Валечка! — как же Самоварова в этот миг боялась услышать не этот, почти забытый голос: необычайно молодой и бодрый для старика, а чей-то незнакомый, чужой… Когда они в последний раз говорили по телефону, отцовскому другу уже было за восемьдесят, но голос его оставался все таким же живым. — Да, это я вам звонила! Как ваши дела? Простите, что-то я замоталась, звонить перестала… — суетливо и счастливо оправдывалась она в ответ на его приветствие.

— Хорош брехать! Я открытку тебе присылал на Восьмое марта в соцсеть, ты что, туда не заходишь? А фотка у тебя классная, чисто Софи Лорен.

— Да бросьте вы! — довольно рассмеялась Варвара Сергеевна. — Захожу туда, но редко.

Она решила не уточнять, что в соцсетях бывает регулярно, но не в качестве активного пользователя, а чаще как «ищейка».

— Меня внучка научила пользоваться рассылкой, — молодцевато хохотнул дядя Валя. — Ты, говорит, дед, машинка древней сборки. На звонки, говорит, сейчас отвечают только по делу и со знакомых номеров, а в телефоне сообщения по праздникам надо отправлять каждому или группу создавать, а тут выделил адресатов за пять минут, а друзьям-знакомым приятно.

— Но я тоже не новой сборки машинка. Люблю звонки и личные сообщения.

— Вероятно, потому ты и вспомнила про меня через столько лет! — не удержался старик, но тут же, ценя единственное, что в его возрасте оставалось от внешнего мира — внимание, смягчился: — Я, Варюша, гощу сейчас у моей внучки Милки. Домище у нее большой, помощники в семье живут, хорошие люди. Приехал проведать да обследоваться, сижу здесь уже больше года. Свежий воздух, собачки бегают по саду, поближе к природе, подальше от новостей. Хотя какая здесь природа? Все прилизано да ухожено, как на выставке. Но лес хвойный совсем рядом — я по три километра стараюсь в день проходить.

— Надо же! Рада за вас…

Варвара Сергеевна была действительно рада, что старик не только жив, но и не заброшен, но радость ее омрачало, что при таком раскладе дядю Валю она скорее всего в ближайшее время не увидит.

— Голос-то чего сипловатый? Не простыла?

— Нет. Все хорошо.

— Дымишь всё?

— Дымлю… А внучка-то где живёт?

— Тридцать километров от окружной. У меня комнатка здесь своя, да еще с гостиной, Милка с мужем постаралась, видишь, и капиталисты бывают порядочными людьми. А так бы с радостью пригласил к себе. — Его голос погрустнел. — Варюш, после смерти Светы мне все тяжелее стало одному в своей холостяцкой берлоге. Пора уже и мне к ней, да вот цепляюсь за жизнь, хоть чутка бы ее еще в ладонях подержать. Каждый день теперь на вес золота.

— Да уж… хоть я и помоложе, но ощущение знакомое. Встретиться бы нам как-нибудь…

— Варюша, где я сейчас окопался — это в Подмосковье. Вот в чем закавыка. Милка же за москвича замуж выскочила.

— Ой! — оживилась Самоварова. — Так и я недалеко, я в Москве сейчас! По делам приехала.

— Ух ты! Надолго?

— Нет.

— Работа?

— Можно сказать и так.

— Ты молодец, что продолжаешь активничать. Замуж так и не вышла?

— Отчего же? Вышла.

— Поздравляю. Тебя. С твоей упертостью ни каждый мужчина с тобой уживется, цени его! — голос дяди Вали сделался ехидным.

— Стараюсь.

— Так от меня-то ты что хотела? Уж не юли, чувствую, вопрос у тебя какой-то есть.

— Есть. Но поговорить хотела при личной встрече.

— Поговорить… Когда домой уезжаешь?

— Пару дней еще здесь буду.

На другом конце связи ненадолго задумались.

— Завтра внучка гостей собирает… Завтра и мне неудобно из дома — я же у них теперь в качестве свадебного генерала, и первый тост всегда за меня. Хоть и тушуюсь, но приятно, что к старику с уважением.