— А почему он раньше свою жену не закусал? — спросил я Трисмегиста, прочитав ему этот отрывок.

— Потому что сыт был, — глухо ответил тот. — Вампиру достаточно раз в месяц кого-нибудь съесть, подойдет и животное, если рядом окажется во время его припадка. Или даже мяса с кровью приготовленного. Ну а если нет такой еды, тогда жди беды. А когда человек зараженный только заболевает, еще с болезнью совладать не может, не привык, тогда он часто убивает людей…

— То есть вы хотите сказать, что маркиз Агастьян жрет людей?

— Да, — не поворачиваясь ко мне, ответил Трисмегист. — Людей, свиней, коров… Кого угодно. Вот что у него в поместье творится, вы знаете? Со слугами разговаривали?

Признаюсь, мне еще ни разу не приходила в голову мысль побеседовать со слугами Антуана. Я покачал головой, и лекарь, хоть и стоял спиной, понял мой ответ.

— Естественно! — воскликнул он. — Так всегда и бывает. Ближайшие родственники и друзья всегда узнают самыми последними. А вот я, к примеру, давно подозреваю, что в ваших краях нечисто!

— Тем не менее, вы тоже не знали, что дело в маркизе Агастьяне, — поддел я его.

Хотя все еще до конца не верил, что таинственные пропажи молодых девушек в нашем лесу — дело рук, или вернее, зубов моего друга. Чуть подумав, я спросил:

— А когда он в себя придет?

— Сколько времени прошло с момента его приступа?

— Неделя где-то, может, дней десять, — неуверенно ответил я.

— Скоро, значит, — Трисмегист повернулся ко мне, сжимая в руке пузырек с прозрачной жидкостью. — Вам необходимо вести себя с ним, как обычно. Никаким образом не давайте ему понять, что знаете, кто он. Иначе ваша жизнь будет под угрозой. Может, конечно, и не помнит ничего, но если он вампир матерый, то может и помнить.

— А это? — я скосил глаза на пузырек. — Ему подлить?

— Да. Но только когда очнется, иначе не подействует, — Трисмегист что-то быстро подсчитал в уме. — Получается, через две недели примерно. Вам к этому времени надо будет его связать для надежности. И как хотите, но влить в него это зелье.

Трисмегист протянул пузырек мне. Я машинально сжал чуть теплое стекло.

— До приступа он абсолютно безопасен, — буркнул лекарь, отходя. — И даже способен жалеть цыплят, которых кухарка готовит к обеду.

— А сам он знает о своей… особенности?

Я стоял уже в дверях.

— Я же сказал, что неизвестно, — пожал плечами Трисмегист. — Может да, а может и нет. Но если да, ваш друг опасен втрое! Не вздумайте только его расспрашивать!

— Да понял уже, — пробурчал я и вышел из темной комнатушки в залитый солнцем переулок.

****

Дома тоже не все было гладко. Едва я успел приблизиться к замку и слезть с коня, как ко мне подбежала, размахивая руками, как ветряная мельница, Голока. Я почти сразу пожалел, что взял на работу эту особу, но она так решительно ограждала меня от маркизы, что решил присмотреться, а уволить всегда успею. Но если она и дальше будет так трещать…

— Да не верещите вы! — остановил я ее словесный поток и прошел в замок.

Голока вбежала следом.

— Что стряслось?

Я прошел в кабинет и приземлился в кресле. Налив из графина виски, отхлебнул и уставился на служанку. Эта истеричная особа нравилась мне все меньше.

— Господин, — Голока смиренно сложила руки на груди, будто собралась молиться. — Пока вы отсутствовали, у нас тут кое-что произошло… Кое-что нехорошее.

Последнюю фразу она произнесла, понизив голос.

— И что же?

— Понимаете, я не хотела, разумеется, но так уж вышло, — женщина теребила толстыми короткими пальцами оборку на платье. — Госпожа графиня…

— Что? — мне до смерти надоело, как она мямлит. — Да говорите уже, Голока! У меня мало времени и много дел!

— В общем, госпожа графиня сегодня с кем-то разговаривала в своей спальне.

Я чуть напрягся.

— С кем?

— Я не знаю! — Голока почти в отчаянии вознесла к небу руки. — Ведь она же меня не пускает к себе! Если бы вы распорядились, чтоб ее двери были вновь открыты для меня, ведь я же как никак ее бывшая камеристка…

— Что она говорила? — прервал я ее бурный словесный поток.

— Она ворковала… — Голока чуть смутилась. — Ну, понимаете, как разговаривают с любовниками, называла кого-то милым и лапочкой, представляете?

Я осушил стакан.

— А к ней приходил кто-нибудь? Если у нее кто-то был, его ведь должны были видеть.

— В том-то и дело, что нет! — Голока была на грани истерики. — Я всех расспросила, никто ничего не знает. И мне кажется, — добавила она мстительно и со злостью. — Что ваши слуги просто не хотят со мной разговаривать. Они меня не приняли, вот что я вам скажу!