— А вот и герой шестого уровня собственной персоной — сурвер Амадей Амос… Давненько не виделись.

— Где госпожа Таулус? — спросил я и старуха удивленно заморгала и чуть подалась назад, пораженная требовательностью в моем голосе.

— И не поприветствовал ведь даже…

— Я здоровался — возразил я, поверх ее головы пытаясь разглядеть содержимое погруженного в темноту помещения.

Увидел я мало и много одновременно — стоящие на полу ящики, старый шкаф с распахнутыми створками и кровать с поднятым на ребро матрасом. Вот черт…

— Здоровался — кивнула культистка — Да ведь не со мной, а…

— Ах ты ж! — выдохнул я и мой кулак с силой впечатался в подоконник.

Руку и плечо пронзила боль, но я не обратил на нее внимания, глядя на едва виднеющуюся кровать.

В Хуракане есть традиция сразу же после смерти кого-либо отправлять его постельное белье в стирку, а матрас поднимать и ставить на ребро, оставляя так хотя бы на несколько дней. Рядом зажигался небольшой светильник, работавший до тех пор, пока хватит заряда батареи. В некоторых семьях и общинах принято завешивать тряпками зеркала и оставлять все двери нараспашку — уж не знаю зачем. Гораздо позднее появилось мерзотное новшество — запаливать дымные спирали с добавлением экскрементов и оставлять в помещении для окуривания. Само собой это новшество ввел Культ и, само собой, делал он это не бесплатно.

Матрас был поднят. И под ним тускло светил фонарик, в чьем свету медленно извивалась струйка дыма.

Вот же черт…

— Ты чего?! — удивительно проворная для своего возраста культистка отпрянула назад — А ну!

— Умерла — выдохнул я — Госпожа Таулус умерла…

— Умерла-умерла! — закивала культистка и, поняв, что моя вспышка эмоций направлена не на нее, снова подошла к окну — А я уж провожаю ее душу в последний путь. Тело-то уж второй день в грибнице покоится.

— Бедная Галатея… — тихо сказал я, опираясь ладонями о подоконник — Холисурв…

— Да уж бедная — закивала старуха — В таком юном возрасте…

— Мать потеряла…

— … и умерла… — договорила культистка.

— Умерла — машинально повторил я и вздрогнул — Стоп! Что ты сказала?!

В затылке часто запульсировало, в вены словно добавили обжигающего кипятка.

— Что ты сказала?! — я почти кричал.

В блеклых глазенках культистки сначала было испуганное удивление, а затем вдруг появилось понимание, и она снова заулыбалась:

— Так ты не знал, что ли, Амос? Как же так? Ты ведь частенько сюда заглядывал… Галатея то умерла! Уж дня четыре как! А мать ее и так больна была, а как новости получила так и совсем слегла, а вскоре и преставилась… АЙ! — она пронзительно вскрикнула, вдруг приподнялась на цыпочки, потянулась ко мне, упираясь при этом ладонями в край разделяющего нас подоконника — АЙ! Ты чего творишь?! А ну! А ну!

— Галатея умерла? — повторил я, когда лицо мерзкой старухи оказалось в считанных сантиметров от моего.

— Отпусти! Засужу! — она странно дергалась, будто ее что-то удерживало на месте.

Опустив глаза, я с некоторой заторможенностью проследил глазами по своей руке от локтя до ворота покрывающего бабку темного одеяния и понял, что не она ко мне наклонилась, а я, сам того не заметив, схватил ее чуть ли не за глотку и подтянул к себе. В голове продолжала пульсировать кровь, испуганная бабка медлила с ответом и мне сильно захотелось ударить ее лицом о подоконник да так, чтобы замолкшие вдруг губы в кровь и нос набок. Я даже представил себе это с удивительной четкостью — как ее орущее лицо расплющивается о бетон, как летят брызги крови…

Не знаю, что культистка там прочла в моем застывшем маской лице, но сопротивляться она перестала и часто-часто затарахтела:

— Да умерла Галатеюшка, умерла родимая! Погибла, вернее сказать! Поднялась куда-то высоко из любознательности — новое место ведь. Перегнулась через перила и наклонилась чуть сильнее чем надо. Ну и упала с высоты большой! Шею вроде как сломала… Такое вот горе страшное! А как новости черные до матушки ее дошли, так и она долго на этом свете не задержалась.

— Упала… — повторил я.

— Упала и разбилась. Свадебку недавно сыграли, а вот муженек ее уже и овдовел… горе горюшко! Амос… ты бы отпустил меня, а? Понимаю, что потрясен… понимаю… но ты же из меня жизнь вытряхнешь сейчас… дай воздуху глотнуть…

Пальцы я разжал с трудом. Тяжело дыша, отступил на шаг — и культистка повторила меня зеркально, отступив в темноту и оттуда пронзительно заклекотала:

— Ты чего хватаешь, а?! Ты кто такой, а?! Кем себя возомнил?! Я сейчас охранку вызову и посмотрим, как ты в участке запоешь! Тварь! Не сурвер ты! Не сурвер! И никогда им не был!

Я взглянул на нее… и она заткнулась. Некоторое время я неподвижно стоял в коридоре и смотрел в лицо этой застывшей черной фигуры, источающей почти видимую злобу и душную вонь паленого дерьма. Наконец я повернулся и пошел прочь, глядя перед собой. Успел сделать шагов десять, когда из окна осиротевшего магазинчика высунулась старушечья голова и, уж не знаю почему, но куда более мягким голосом затараторила:

— Ладно уж… вижу, как потрясен ты, Амос. Видать друзьями вы с ней были… а может семьями дружили? Я зла на тебя не держу! А ты как мимо молельни идти будешь, так не пожалей десятки динеро для ритуала поминального! Как никак тут целая семейная линия оборвалась — потомков у них нет…