А Книжник Тякю в одной рубашке остервенело валит деревья (он далеко не крепкого телосложения, и ему приходится стараться, чтобы хоть немного заработать) и видит новое время. Время, в котором не будет посредников, в котором никто не будет наживаться на заготовке и продаже леса, в котором распоряжаться прошлым и настоящим, мертвым и живым трудом будет общество, государство. Тогда просто будут удовлетворяться общие необходимые потребности человечества.

Но сейчас физически Тякю, как и другие, прикован к старому миру. Сотни людей, десятки лошадей пыхтят и потеют целый день. Наступает вечер и все живое хочет отдохнуть, на какое-то время забыться. Опять бараки и навесы из хвои, сено и овес, хлеб и сало — все то, что дает им далекое солнце. Высоко в небе опять мерцают неисчислимые звезды, эти слишком дальние светила, а на земле блестят еще более многочисленные кристаллы снега. Снег и небо смотрят друг на друга равнодушно, словно два огромных лица. Их выражение не меняется, как бы ни жили растения и плоть.

Так протекали дни. Зима пошла на убыль. Неудержимо приближалась весна. Дни становились длиннее, небо просторнее и синей. И ласковое лучистое солнце, показавшись над горизонтом, день ото дня все дольше задерживалось над ним.

Жизнь Патэ Тэйкки шла по-прежнему. Изменений не предвиделось. Но он был молод, и в нем подспудно жила вера, что будущее припасло для него немало интересного. А пока можно рубить лес, вечерами играть в карты и шахматы. Порою он все же задумывался над тем, что многие так и состарились с этой верой. В жизни нельзя ждать, что счастье привалит само собой, его надо искать, создавать из ничего.

Он прочитал одну из толстых книг Тякю, но мало что понял в ней. Слова, слова. Бескровные, бездушные мысли человека, век свой проторчавшего в кабинете, неподатливые, словно проволочная сеть, в которую рыбы не наловишь.

Длинными предвесенними воскресными днями он, как и многие другие, выходил на улицу и с щемящим чувством в душе смотрел на далекие сопки. За ними был большой мир. Многие поговаривали, что их ждут важные дела, и им пора отправляться в путь. Но начиналась неделя, и работа отодвигала на задний план все эти важные дела. Кое-кто из возчиков и лесорубов время от времени все же отправлялся в путь, так как работы становилось все меньше и меньше.

В одно из воскресений в бараках появилось спиртное. Какой-то спиртонос отважился приехать к ним на лошади, так что выпивки хватило на всех желающих.

Материя совершила круговорот. Из древесины, срубленной этими людьми, хитрый немец изготовил спирт. Потом спирт плескался в жестяных канистрах, покачиваемых морскими волнами, в кузовах машин или на плечах спиртоноса. А теперь он здесь, на крайнем севере, ручейками льется в горло этих же лесорубов. О, хвойное дерево, основной продукт северной природы. Какой воистину сложный и извилистый путь приходится проделывать тебе!

День выдался на славу, чудесный мартовский день! Снег сверкал, и солнце стояло довольно высоко. Воздух был напоен удивительным запахом смолы и весны.

Ходили слухи, что в бараке начальства появились женщины. Лесорубы беспокойно бродили вокруг своего жилья. Ведь они тоже смогли бы оказать гостеприимство — чем богаты, тем и рады. Кое-кого даже обуяла страсть к чистоте. Не жалея, плескали воду, брили обросшие щетиной подбородки. Бритвы не хотели слушаться рук, которыми управляли головы, уже возбужденные алкоголем. Но никто, кроме Пастора, не порезался.

— Великих преобразований еще никогда не удавалось добиться без кровопролития, — заметил он при этом.

Патэ Тэйкка знал, что маленькие горькие ручейки могут скоро привести к тому, что жесты станут размашистыми, движения неуверенными, разговоры и смех слишком громкими. Людьми овладеет чувство силы и желание повеселиться, они начнут припоминать обиды, задираться. А там недалеко до драки и поножовщины.

Патэ Тэйкку сейчас это не привлекало. Правда, у него за пазухой была спрятана продолговатая плоская фляжка, которую он купил просто так, по старой привычке. Но потом он решил, что ничего хорошего здесь не будет, взял лыжи и ушел в лес.

Дул свежий ветер. Снег искрился и отчетливо синели тени от деревьев.

Патэ Тэйкка быстро взбирался по склону сопки. Поднявшись на самую вершину, он остановился. Отсюда была видна часть лесосеки. Где прошелся человек с топором, там темно-зеленый покров земли заметно поредел. Словно огромные пролысины, белели узкие и ровные болотины. Вдоль реки высились штабеля бревен. А вон там барак, из которого он только что вышел, Териваарский второй. Люди около барака и на дороге, ведущей к жилью начальства, казались черными точками. Но барак начальства отсюда не был виден, он за сопкой Тайвалваара. Впереди, по другую сторону Териваары, Патэ Тэйкка видел другой барак, Териваарский первый. Там сейчас не жили, потому что лес по ту сторону сопки был уже вырублен и вывезен. Хотя нет — там ночуют Стонки и Старик-Трофейный, два старых лесоруба, которые не переносили шумной жизни в общем бараке.

Стонки — старый северный яткя, с заковыристой, как самая суковатая ель, речью. Он никогда не смеялся. Старик-Трофейный был добыт на войне. Это был карел, бежавший от большевиков. Так, во всяком случае, полагали многие. Старик был настолько молчалив, что казался немым. Он обычно сидел в бараке с трубкой в зубах и словно тяготился присутствием людей. Если кто-нибудь прикасался к его постели, он рычал, как пес. Только со Стонки он как-то сошелся. Оба они трудились на дорожных работах компании и получали поденно. Когда дела здесь кончились и Териваарский первый опустел, старики остались в нем, чтобы наслаждаться покоем, хотя на работу ходить им было дальше.