Камень молчит, только угол губ дергается в язвительной усмешке.

И я начинаю настораживаться. Сердце бьется сильнее, но пытаюсь смирить волнение, снова заговариваю, стараясь сохранить беспечный тон:

— Леша, можно тебя так называть? Леш, ты мне не ответил… Понимаешь, мне домой надо, у меня мама строгая… Леш?

Камень молчит, рулит спокойно себе, рука, татуированная по всей длине, от плеча до кончиков пальцев, показательно расслаблена.

Я растерянно мнусь, оглядываюсь по сторонам, уже отчетливо нервничая. И понимаю, что мы едем не в сторону моего дома, что, в принципе, понятно: откуда Каменеву знать, где я живу? Нет, мы едем вообще в другом направлении!

— Леша… — предпринимаю я еще одну попытку спокойно решить ситуацию, — если тебе неудобно, я вот тут выйду, на остановке… Спасибо, что добросил, я дальше сама… А то мама…

— А мама не говорила тебе, что не стоит садиться в чужие машины к незнакомым парням? — неожиданно говорит Каменев, отрывая взгляд от дороги и поворачиваясь в мою сторону.

И я растерянно замираю, пораженная его словами и выражением его глаз. Чудовищно спокойным. И каким-то… Чужеродным, нечеловечески холодным и опасным. Он — словно энтомолог, разглядывающий интересную мушку и прикидывающий, как поудобней ее на иглу посадить.

— Говорила… — мой голос глохнет от напряжения, руки начинают трястись… Он же… Он же совершенно сумасшедший… Как же я так попала? — Но ты же знакомый…

— Это не факт…

Он отворачивается обратно к дороге, и я с ужасом смотрю на его четкий, жесткий профиль.

Машина набирает скорость, мчит куда-то в темноту.

И я в ней, словно Элли, ураганом унесенная.

Вот только мой ураган, похоже, куда неумолимей и безжалостней, чем в той детской сказке. Потому что стихии не бывают настолько непредсказуемыми.

Только люди.

Машина летит по ровной, скудно освещенной дороге, по обочинам — темнота, а это значит, что мы уже где-то в промзоне.

Я нервно осматриваю интерьер салона, пытаясь придумать, что делать, как себя вести. Понятно, что кричать, звать на помощь бесполезно и глупо.

Разговаривать?

Угрожать?

Плакать?

На все это — четкое “нет”, потому что Камень — не тот парень, которого можно разжалобить или застаивть свернуть с намеченного пути.

Бороться?

Драться?

Сейчас, в движущейся машине, я этого сделать не смогу, не самоубийца же.

Ждать, пока затормозит?

А если он меня просто вывезет подальше, сделает там все, что захочет, и пришибет? Что я знаю о нем, кроме того, что это — опасный, замкнутый, неразговорчивый тип?

Ничего. Ничего! Знакомый… Надо же!

Но, в любом варианте, я не собираюсь просто так сдаваться, быть овцой на заклание. Мама бы предложила помолиться, но ни одна молитва на ум не идет.

Снова смотрю на водителя, замечаю то, на что как-то не обратила внимания, когда села в машину. Он напряжен, зол, а на костяшках пальцев — кровь. Свежая.

Камень не обращает внимания на это, хотя, очевидно, что ему больно. И на лице, на скуле — ссадина. Дрался? Может, потому такой злой? Ехал себе домой, избитый, а тут я…

Слабоватое оправдание, но я за него цепляюсь, изо всех сил не желая верить, что передо мной просто маньяк, поймавший очередную вкусную жертву.

— У тебя кровь идет… — мой голос в тишине салона звучит напуганно и тонко. Откашливаюсь, видя, что Камень никак не реагирует на мое замечание, продолжаю, — ты… Расстроен? Да? Тебя избили? Но, если так, то я же не виновата в этом… Отпусти меня, пожалуйста.

Камень молчит, рулит, смотрит вперед.

Поздравив себя с тем, что меня, по крайней мере, не затыкают, а, значит, есть вариант достучаться, продолжаю аккуратно нащупывать дорогу к свободе. Ох, если все получится, клянусь, больше никаких машин! Знакомых, незнакомых, вообще не важно! На автобусе буду ездить! Пешком ходить! Полезно для фигуры и нервов!

— Пораненные руки могут стать причиной инфекции… У тебя привика от столбняка есть?

Боже, что я несу? Какая прививка?

Камень, судя по всему, тоже не ожидает такого, поворачивается ко мне, пару секунд с изумлением рассматривает, а затем принимается ржать. Неприлично громко и неприлично заразительно.

Я только моргаю удивленно, приоткрыв рот. Смена настроения у него слишком резкая. Под веществами? Это плохо. Очень плохо…

Камень, между тем, перестав ржать, бормочет:

— Неплохо…

А затем смотрит в зеркало заднего вида и принимается материться, несдержанно, грязно.

Я, еще сильнее перепугавшись почему-то такой острой смене поведения, тревожно оглядываюсь назад, но там никого и ничего, кроме слепящих фар какой-то машины.

Камень, не прекращая материться, давит на газ, машина буквально взлетает над трассой, а я с визгом цепляюсь за поручни.