В ответ на это я намеренно пригрозил всем моим мужчинам, чтобы они не смотрели на нее, а особенно не трогали ее.

Сегодня вечером я четко объясню ей, как должен вести себя жених мафиози.

Я поднимаюсь по лестнице перепрыгивая по двое ступеньки, беспокойство бурлит в моей крови. Когда я добираюсь до ее двери, я посылаю Мэнникса прочь, сильно вздернув подбородок. Я не стучусь, а вхожу, чтобы застать ее за чтением в уголке у окна.

Она приветствует меня ленивым взглядом, а затем снова сосредотачивается на своей книге. Ярость впивается в мои нервы своими зазубренными зубами от того, что она отмахнулась от меня, и от ее очевидного отсутствия страха.

Это из-за того, что произошло в душе. Она считает, что обнаружила во мне какую-то слабость, уязвимость, и думает, что если продолжит тянуть по швам, то я распутаюсь. И под ней окажется ее прекрасный принц. Покорное существо, погребенное под болью и сердечной болью, которое только и ждет, чтобы его исправили.

Здесь нет никакого прекрасного принца. Если она будет продолжать давить на меня и искушать, то найдет зверя, который будет ждать и желать.

Я поставил тарелку на дубовый комод.

— Обычно Нора доставляет мне еду, — говорит она, перелистывая страницу.

Я откидываю голову в сторону, разминая шею, чтобы снять напряжение. Затем прохожу к открытой гостиной и окидываю взглядом пространство.

— Мы так и не обсудили вопрос о твоем наказании, — говорю я, поднимая угол одеяла, которое было подозрительно накинутого на торцевой столик.

С периферии я вижу, как книга опускается к ней на колени.

— Подожди…

Под одеялом лежит радио Норы из танцевального зала, то самое, которым я запретил ей пользоваться. Ни там, ни где-либо еще.

Я отбрасываю одеяло в сторону и поворачиваюсь к ней.

— Или ты думала, что я забыл? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

Она откидывает свои длинные темные волосы на одно плечо, раздражающе отвлекаясь.

— Я знала, что ты не забыл.

— Ты забыла, что я запретил тебе танцевать? — Поднявшись на ноги, она смотрит на меня с застывшими чертами лица.

— Запретил? Ты запретил мне? Сейчас не восемнадцатый век, и ты не мой папа.

Кривая ухмылка переполняет мой рот. Я медленно подхожу к ней.

— Нет, я не твой папа. — Ее сладкий аромат проникает в мои чувства, вызывая бунт в моей нервной системе. — Ты можешь ослушаться отца. Ты не можешь ослушаться меня.

Мой взгляд падает на ее шею, туда, где бешено трепещет точка пульса. На ее коже видны синяки от моих укусов, и желание впиться в нее зубами подтачивает мой рассудок.

— Я просто слушаю невинную музыку, — говорит она, ее голос такой низкий и нежный, пытаясь успокоить меня.

Не в силах удержаться от прикосновения, я зажимаю между пальцами пучок ее волос.

— А твой гардероб… — мой взгляд пробегает по ее крошечной майке и шортам, — это просто невинная одежда?

Убежденность пересекает ее тонкие черты.

— Я подумала, что это единственный способ удержать тебя от срывания с меня рубашек.

Под моей кожей разгорается пламя, смелость в ее словах — вызов чудовищу.

Отпустив ее волосы, я придвигаюсь ближе и опускаю рот к ее уху.

— Осторожно, Кайлин Биг. Соблазни дьявола и получишь рога.

Когда я отстраняюсь, в ее янтарных глазах мелькает понимание: винный погреб — не такое уж далекое воспоминание.

— В присутствии моих людей ты должна одеваться подобающим образом, — говорю я ей. — Если тебе нравится кровь и резня, то, конечно, можешь ходить полуголой.

Ее грудь вздымается и опускается от тяжелого дыхания, глаза пылают.

— Почему тебя волнует, как я буду одеваться перед кем-то?

— Потому что, согласно контракту, ты моя, — говорю я, не обращая внимания. — Твое тело принадлежит мне. Никто не имеет на него права. — Я поворачиваюсь к радио. — Мужчины лишались частей тела просто за то, что слишком долго смотрели на чужую собственность.

— Невероятно, — пробормотала она. — Неандертальцы и их собственничество. Эта помолвка — сплошной фарс. Ты просто не хочешь, чтобы твое эго было задето.

Ее ледяные слова — это холодный сквозняк, гасящий пламя. По сути, ее утверждение верно. Любого мужчину, который осмелится прикоснуться к тому, что принадлежит мне, ждет удаление яиц. Болезненное. Таков образ жизни; чтобы никто не смог пустить мне пулю в лоб и забрать то, что я построил.

Но между мафиозной бравадой зажато какое-то зерно, которое настойчиво трется об меня, царапая поверхность, чтобы обнажить другую правду.