Прошел час, а нужный актер так и не появился, видимо, он не участвует в этом фильме. Тертулиано Максимо Афонсо прокрутил пленку до конца, внимательно прочитал перечень исполнителей и вычеркнул из своего списка повторяющиеся имена. Если бы мы попросили его пересказать своими словами то, что он только что смотрел, он, скорее всего, бросив на нас недовольный взгляд, каким обычно одаривают назойливых людей, ответил бы вопросом на вопрос: разве я похож на человека, которого интересует подобная чепуха. И был бы, в общем, прав, ибо фильмы, которые он смотрел до сих пор, относятся к так называемой категории Б, их производят и смотрят наспех, они рассчитаны на то, чтобы занять какое-то время, не оставляя следа в душе, ранее это очень хорошо, хоть и в других выражениях, объяснил учитель математики. И вот в видеомагнитофоне уже другая кассета, фильм называется «Веселая жизнь», двойник Тертулиано Максимо Афонсо играет в нем роль портье в шикарном увеселительном заведении, то ли это кабаре, то ли музыкальный театрик, в котором происходят смешные случаи, без зазрения совести скопированные с различных версий «Веселой вдовы». Тертулиано Максимо Афонсо решил было, что не стоит смотреть фильм до конца, ему ведь важно только выяснить, играет ли в нем актер, являющийся его вторым «я», а это он уже знает, но сюжет оказался таким запутанным и забавным, что он увлекся и даже поймал себя на некотором сочувствии к бедняге, который только и делает, что открывает и закрывает дверцы автомобилей и приподнимает форменную фуражку, с преувеличенной почтительностью приветствуя элегантных посетителей. Я, по крайней мере, учитель истории, пробормотал он. Данное заявление, явно претендующее на то, чтобы подчеркнуть его не только профессиональное, но и моральное и социальное превосходство в сравнении с ничтожностью роли, которую играл его двойник, требовало незамедлительной ответной реакции, его следовало поставить на место, что и сделал появившийся тут же здравый смысл, возразивший с иронией, которая обычно не была ему свойственна: не особенно-то гордись, Тертулиано, не исключено, что ты много потерял, не став актером, тебя могли бы сделать директором школы или учителем математики, только учительницы английского из тебя бы не вышло, поскольку ты мужчина. Очень довольный собой по причине того, каким тоном было сделано сие предупреждение, здравый смысл, решив ковать железо, пока горячо, вновь опустил молот: кстати, чтобы играть на сцене, нужно иметь хоть какой-то талант, и потом, дорогой мой, это так же верно, как то, что меня зовут Здравый Смысл, тебе бы пришлось сменить имя, ни один уважающий себя актер не рискнет предстать перед публикой с таким дурацким именем, Тертулиано, тебе бы понадобился какой-нибудь красивый псевдоним, впрочем, не обязательно, Максимо Афонсо звучит совсем неплохо, подумай о моем предложении. «Веселая жизнь» отправилась в свою коробку, у следующего фильма было весьма многозначительное название, очень подходящее случаю, «Скажи мне, кто ты», но он не прибавил ничего нового к тому, что Тертулиано Максимо Афонсо уже знал о себе, а также к проводимому им расследованию. Он прокрутил пленку до конца, поставил в списке несколько крестиков, посмотрел на часы и решил лечь спать. У него были красные глаза, он ощущал тяжесть в висках и во лбу. Ничего страшного, подумал он, если я не досмотрю за выходные все фильмы, миру не придет конец, а если и придет, то это будет далеко не единственная тайна, которая останется неразгаданной. Он уже лежал, ожидая, когда придет сон, откликнувшись на призыв принятой им таблетки, когда кто-то, кто мог бы быть его здравым смыслом, но не представился им, сказал, что проще всего было бы позвонить в офис кинокомпании или зайти туда лично и спросить имя актера, игравшего в таких-то и таких-то фильмах дежурного администратора, банковского кассира, санитара и портье, они, наверное, привыкли, что к ним обращаются с такими вопросами, удивятся, конечно, что кто-то интересуется второстепенным актером, почти статистом, а с другой стороны, им, возможно, уже надоело давать информацию об одних только звездах и звездочках. И уже сквозь туман окутывавшего его сна Тертулиано Максимо Афонсо ответил, что это слишком уж просто, общедоступно, неинтересно, не для того я изучал историю, заключил он. Последние слова не имели никакого отношения к теме и были еще одним проявлением гордости, но мы должны простить Тертулиано Максимо Афонсо, сейчас говорил не он, а принятая им таблетка. А сам он, уже на пороге сна, неожиданно ясно и четко выразил свою последнюю в тот день мысль, словно ярко вспыхнула на прощание угасающая свеча: я хочу подойти к нему так, чтобы никто об этом не знал и чтобы он об этом не догадывался. Таково было его окончательное решение. Сон затворил двери. Тертулиано Максимо Афонсо уже спит.

К одиннадцати часам утра Тертулиано Максимо Афонсо уже разделался с тремя фильмами, ни один из которых он не досмотрел до конца. От встал очень рано, на завтрак ограничился чашкой разогретого кофе и двумя печеньями, свел умывание к минимуму и, надев поверх пижамы халат, как человек, не ждущий никаких визитов, не теряя времени принялся за работу. Два первых фильма оказались пустыми, а третий, озаглавленный «Параллель террора», вывел на криминальную сцену полицейского фотографа приятной наружности, который все время жевал резинку и повторял голосом Тертулиано Максимо Афонсо, что в жизни, а также в смерти все зависит от того, как посмотреть. В результате в список были внесены необходимые коррективы, одно имя оказалось возможным вычеркнуть, и появились новые крестики. Пять актеров, игравших в фильмах, в которых принимал участие двойник преподавателя истории, оказались отмеченными пять раз, их имена, расположенные в строго алфавитном порядке, были следующими, Луис Аугусто Вентура, Адриано Майа, Карлос Мартиньо, Даниел Санта-Клара и Педро Феликс. До сих пор Тертулиано Максимо Афонсо потерянно блуждал в океане более чем пяти миллионов жителей города, теперь ему предстоит заниматься менее чем полудюжиной, и даже еще меньшим количеством, если хоть одно из вышеприведенных имен удастся вычеркнуть по причине отсутствия соответствующих актеров на очередной перекличке. Неплохо, сказал он себе, но тут до него дошло, что сей геркулесов труд не был столь грандиозным, поскольку по крайней мере два с половиной миллиона жителей принадлежали к женскому полу и, следовательно, находились вне сферы его исследования. Нас не должна удивлять подобная забывчивость Тертулиано Максимо Афонсо, поскольку в расчетах, оперирующих, как в данном случае, большими числами, сложилась неистребимая тенденция сбрасывать со счетов женщин. Несмотря на численное сокращение объектов исследования, результат все же был впечатляющим, и Тертулиано Максимо Афонсо пошел в кухню, чтобы отметить его еще одной чашкой кофе. На втором глотке чашка застыла в воздухе на полпути от стола. Кто бы это мог быть, подумал он, осторожно ставя чашку на стол. Может быть, услужливая соседка с верхнего этажа пришла спросить, доволен ли он уборкой, или пожаловал очередной молодой агент по продаже энциклопедии, рассказывающий о повадках морского черта, или коллега-математик, но нет, они ведь друг к другу не ходят. Кто бы это мог быть, повторил Тертулиано Максимо Афонсо. Он быстро допил кофе и направился к входной двери. Проходя через гостиную, он бросил беспокойный взгляд на разбросанные коробки от видео, на ждущие своей очереди кассеты, лежащие на полу у книжной полки, соседке с верхнего этажа, если это она, вряд ли понравится такой беспорядок в квартире, где она вчера так старательно убирала. Впрочем, она сюда не войдет, подумал он и открыл дверь. Перед ним стояла не соседка с верхнего этажа и не девушка, рекламирующая энциклопедию, из которой можно узнать о жизни морского черта, перед ним стояла женщина, еще не появлявшаяся перед нами, но чье имя нам уже известно, ее зовут Мария да Пас, и она служит в банке. А, это ты, воскликнул Тертулиано Максимо Афонсо, пытаясь скрыть замешательство, и прибавил: какой сюрприз. Он бы должен был пригласить ее войти: проходи, проходи, я как раз пил кофе, или обрадоваться: как хорошо, что ты пришла, располагайся, а я пока побреюсь и приму душ, но он только слегка посторонился, пропуская ее, ах, если бы он мог ей сказать: прости, но ты пришла не вовремя, сейчас я не могу тобой заниматься, приходи завтра, ах, если бы он мог сказать ей хоть что-нибудь, но теперь уже поздно, о таких вещах надо думать заранее, благоразумному человеку всегда необходимо быть начеку, предвидеть нежелательные последствия, не забывать, что самое простое решение всегда является самым правильным, незачем бросаться открывать дверь только потому, что зазвонил звонок, спешка всегда приводит к осложнениям, это же азбучные истины. Мария да Пас вошла с уверенностью человека, хорошо знающего квартиру, спросила: как поживаешь, и тут же добавила: я прочитала твое сообщение, я тоже так думаю, нам надо поговорить, надеюсь, я не помешала тебе. Что ты, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, прости, что встречаю тебя в таком виде, небритый, растрепанный, будто только что из постели. Я много раз видела тебя таким, и никогда раньше ты не извинялся. Но сегодня особый случай. Почему особый. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, я никогда не встречал тебя так небрежно одетый, в пижаме и халате. Ничего, это вносит в наши отношения какую-то новизну. Дверь в гостиную в трех шагах, сейчас она войдет и спросит с изумлением: что за чертовщина, к чему тебе столько кассет, но Мария да Пас остановилась, спросила: ты меня даже не поцелуешь. Конечно, вынужден был ответить смущенный Тертулиано Максимо Афонсо и вытянул губы, намереваясь поцеловать ее в щеку. Но его сдержанность оказалась напрасной, Мария да Пас впилась в его рот долгим, жадным, вбирающим в себя поцелуем и, крепко прижавшись к его телу, стала скользить по нему всем своим телом, будто не существовало разделяющей их одежды. Наконец Мария да Пас ослабила объятие и, задыхаясь, прошептала, не в силах закончить фразу: хоть я и раскаиваюсь, хоть мне и стыдно. Не говори глупостей, попробовал успокоить ее Тертулиано Максимо Афонсо, стараясь выиграть время, что за мысли, этого нам еще не хватало, не надо раскаиваться и стыдиться, выражая свои чувства. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, не делай вид, что не понял. Ты вошла, мы поцеловались, все было естественно и нормально. Мы не поцеловались, я поцеловала тебя. Но ведь и я тебя поцеловал. Да, но у тебя не было другого выхода. Ты, как всегда, преувеличиваешь, из всего делаешь драму. Да, ты прав, я преувеличиваю, драматизирую, зачем я пришла сюда, зачем обняла мужчину, который меня разлюбил, мне надо было сразу повернуться и уйти, стыдясь и раскаиваясь, хоть ты из жалости и пытаешься утешить меня. Возможность того, что она сейчас уйдет, хоть и не очень реальная, осветила ярким лучом надежды потаенные закоулки мыслей Тертулиано Максимо Афонсо, но слова, вырвавшиеся у него как бы помимо воли, выразили нечто совсем другое: странно, откуда ты взяла, что я тебя разлюбил. Ты дал мне это понять достаточно ясно, когда мы в последний раз были вместе. Я не говорил, что не люблю тебя. В сердечных делах, в которых ты так мало смыслишь, даже последний тупица поймет то, что осталось невысказанным. Утверждать, что слова, которые мы сейчас анализируем, вырвались у Тертулиано Максимо Афонсо помимо его воли, означало бы упустить из внимания тот факт, что клубок человеческой души состоит из множества разнообразных нитей и что предназначение некоторых из них, состоящее на первый взгляд в том, чтобы привести собеседника к скрытому в глубине клубка смыслу, на поверку оказывается совершенно иным, противоположным, и собеседник, доверившись такой нитке, теряет искомое направление, оказывается на ложном пути, попадает в тупик, или, как в нашем случае, коварная ниточка служит лишь для того, чтобы отвлечь, запутать собеседника и таким образом смягчить неизбежно приближающийся удар. Когда Тертулиано Максимо Афонсо уверял Марию да Пас, что он никогда не говорил ей, будто разлюбил ее, давая ей понять таким образом, что все еще ее любит, то он делал это только для того, простите за столь примитивный образ, чтобы окутать ее ватой, обложить мягкими подушками, соблазнить иллюзией любви, всеми силами пытаясь удержать ее у двери, ведущей в гостиную. Но Мария да Пас сделала три недостающих шага и вошла, ей не хотелось позволить околдовать себя нежной соловьиной песней, слегка коснувшейся ее слуха, но она не может думать ни о чем другом, она даже готова признать, что ее иронический намек на тупого собеседника был неуместным и несправедливым, и вот она уже с улыбкой поворачивается к Тертулиано Максимо Афонсо, готовая упасть в его объятия и забыть об обидах и жалобах. Однако случаю было угодно, а точнее, оказалось неизбежным, если мы сочтем, что такие соблазнительные понятия, как судьба, рок, фатум, неприемлемы в нашей речи, что в поле зрения Марии да Пас тут же попали включенный телевизор, разбросанные повсюду кассеты, а также их длинный ряд на полу у книжной полки, это было странным и необъяснимым для того, кто, как она, часто бывал здесь и хорошо знал привычки хозяина дома. Для чего тебе столько кассет, спросила она. Они мне нужны как материал для работы, которой я сейчас занимаюсь, ответил Тертулиано Максимо Афонсо, отводя взгляд. Если я не ошибаюсь, твоя работа состоит в том, чтобы преподавать историю, сказала Мария да Пас, а это, она с любопытством рассматривала коробку с фильмом «Параллель террора», не очень-то связано с твоей деятельностью. Я не обязан всю жизнь заниматься только историей. Разумеется, но я удивилась, увидев у тебя столько фильмов, у тебя что, внезапно проснулась страсть к кино, раньше ты интересовался им очень мало. Я же сказал, что готовлю социологическое исследование. Я всего лишь простая банковская служащая, но мой скромный ум говорит мне, что ты лукавишь. Кто, я. Да как тебе такое могло прийти в голову, возмущенно воскликнул Тертулиано Максимо Афонсо. Не надо сердиться, мне просто показалось. Я далеко не идеальный мужчина, но лукавство не принадлежит к числу моих пороков, ты могла бы это уже понять. Прости. Хорошо, прощаю, давай сменим тему разговора. Откровенно говоря, Тертулиано Максимо Афонсо предпочел бы продолжать данную тему, а не переходить к следующей, страшившей его еще более. Мария да Пас устроилась в кресле перед телевизором и сказала: я пришла, чтобы поговорить с тобой, твои кассеты меня не интересуют. Песня соловья исчезла, улетев в стратосферу куда-то под потолок, и стала, как принято было говорить в старину, лишь сладким воспоминанием. Тертулиано Максимо Афонсо имел весьма жалкий вид в халате, тапочках и с небритыми щеками, он чувствовал себя неловко и понимал, что сейчас ему вряд ли удастся вести разговор в резком тоне, употребляя жесткие выражения, необходимые для достижения цели, которую он перед собой поставил, а именно порвать с Марией да Пас, и еще труднее будет ему такой разговор закончить. Он сел на диван, прикрыл ноги полами халата и примирительно начал: моя идея состоит в том. О чем ты говоришь, перебила его Мария да Пас, о нас или о видеофильмах. О нас мы поговорим позже, сейчас я хочу объяснить тебе, какое я провожу исследование. Хорошо, если ты на этом настаиваешь, ответила Мария да Пас, преодолевая нетерпение. Тертулиано Максимо Афонсо старался как можно дольше продлить наступившее молчание, вспоминая слова, которыми ему удалось задурить продавца из магазина видеокассет, и испытывал странные, противоречивые чувства. Он собирался лгать, но ему казалось, что высказанная им ложь имеет шансы стать как бы извращенной формой истины, поскольку его объяснение, являясь вымыслом чистой воды, благодаря повторению сможет приобрести некоторые черты правдоподобия, которое с каждым новым повторением будет усиливаться. Итак, почувствовав себя гораздо увереннее, он начал: мой интерес к фильмам данной кинокомпании, выбранной совершенно произвольно, ты же видишь, они все произведены одной и той же фирмой, вызван идеей, появившейся у меня уже давно и заключающейся в том, чтобы изучить тенденции, намерения, цели, как явные, так и подспудные, скрытые, иными словами, те идеологические знаки, которые производитель фильмов, образ за образом, кадр за кадром, распространяет среди потребителей кинопродукции. А с чего это у тебя вдруг появился такой интерес к фильмам, или идея, как ты выразился, какое это имеет отношение к твоей работе учителя истории, спросила Мария да Пас, не подозревая, что своим вопросом она великодушно подарила Тертулиано Максимо Афонсо ответ, который он, заплутавшись в идеологических дебрях, возможно, не смог бы найти. Очень просто, сказал он с видом величайшего облегчения, которое вполне можно было принять за благодушное удовлетворение хорошего учителя, взглянувшего на себя со стороны в момент передачи своих знаний классу, очень просто, повторил он. В истории, которую мы пишем, изучаем или преподаем, каждая строчка, каждое слово и даже каждая дата пронизаны тем, что мы называем идеологическими знаками, вносимыми более или менее преднамеренно не только в толкование фактов, но и в язык, которым мы их излагаем, то же происходит и в кино, представляющем собой определенный способ рассказывать истории, способ необыкновенно действенный, оказывающий влияние на восприятие исторических событий и подчас даже искажающий их, я повторяю, кино тоже, и причем очень быстро, активно, навязчиво пропагандирует и распространяет сеть идеологических знаков, как правило, ориентированных на достижение определенной цели. Он сделал паузу и прибавил со снисходительной полуулыбкой человека, просящего простить ему излишнюю сухость и сложность, не рассчитанную на столь слабо подготовленную аудиторию: надеюсь, мне удастся выразить свои мысли более доходчиво, когда я изложу их на бумаге. Несмотря на свое более чем оправданное недоверие, Мария да Пас взглянула на него с некоторым уважением, в конце концов, он компетентный профессионал, хорошо образованный преподаватель истории, знающий, о чем говорит, даже выходя за рамки своей специальности, а она только простая банковская служащая среднего уровня, не способная должным образом распознать идеологические знаки, пока ей не объяснят, как они называются и в чем их суть. Однако, слушая рассуждения Тертулиано Максимо Афонсо, она ощутила в его голосе какую-то странную вибрацию, дисгармонию, что-то, напоминавшее звук, издаваемый треснувшей чашкой, когда мы постукиваем по ней пальцем, неужели никто не поможет ей, не объяснит, что такой звук сопровождает обычно наши слова, когда истина, которую мы открыто высказываем, оказывается ложью, которую мы пытаемся скрыть. Однако, видимо, ее все-таки предупредили, или она поняла это из тех самых полуслов, о которых говорилось ранее, иначе не объяснить, почему восхищение внезапно померкло в ее взгляде, уступив место выражению болезненной жалости то ли к себе, то ли к мужчине, сидевшему перед ней. Тертулиано Максимо понял, что его речь оказалась не только бесполезной, но и обидной, есть много способов оскорбить ум и чувства других людей, в данном случае он оказался одним из самых грубых. Мария да Пас пришла сюда не для того, чтобы ей давали объяснения, пусть и самые изощренные, по поводу каких-то нелепых поступков, она пришла, чтобы узнать, какую цену придется ей заплатить за то, чтобы вернуть, если это, конечно, еще возможно, ее маленькое счастье, которое, как ей казалось, было у нее в последние шесть месяцев. Но верно и то, что Тертулиано Максимо Афонсо ни за что на свете не скажет ей так, будто речь идет о чем-то вполне обычном: подумай только, я увидел человека, который является моим точным повторением, он актер, играет в нескольких фильмах из тех, что я смотрел, он ни за что не скажет ей этого, тем более что его слова могли бы быть истолкованы Марией да Пас как еще один обманный маневр, она пришла сюда только для того, чтобы узнать, сколько ей придется заплатить за возвращение счастья, которое, как ей казалось, было у нее в последние шесть месяцев, мы просим простить нас за повторение, но ведь каждый человек имеет право снова и снова говорить о том, что у него болит. Наступило неловкое молчание, теперь должна взять слово Мария да Пас, сказать ему с вызовом: если ты уже закончил свою дурацкую речь об этой ерунде, об идеологических знаках, давай поговорим о нас, но внезапно страх сжал ей горло, страх того, что сейчас одно только самое невинное слово может разбить вдребезги стекло ее хрупкой надежды, и она молчит, она ждет, чтобы начал Тертулиано Максимо Афонсо, а Тертулиано Максимо Афонсо сидит, опустив глаза, и, кажется, занят только разглядыванием бледной полоски кожи, выглядывающей из-под штанины пижамы, но дело в том, что Тертулиано Максимо Афонсо не осмеливается поднять взгляд, боясь, что он скользнет к бумагам, лежащим на письменном столе, там список фильмов с именами актеров, с крестиками, вычеркнутыми строчками и вопросительными знаками, настолько далекими от его злосчастной речи об идеологических знаках, что ему даже кажется, будто ее произнес не он, а кто-то другой. Вопреки тому, что обычно думают, вспомогательные слова, прокладывающие путь к великим драматическим диалогам, обычно бывают очень скромными, незначительными, будничными, кому бы могло прийти в голову, что простой вопрос, хочешь кофе, способен стать введением в горький спор об исчезнувших чувствах или привести к почти недостижимой сладости примирения, Мария да Пас должна была бы ответить с подходящей случаю сухостью: я пришла не для того, чтобы пить кофе, но, заглянув внутрь себя, она вдруг поняла, что пришла именно для того, чтобы пить кофе, и что ее счастье, вы себе только представьте, зависит от чашки кофе. Голосом, которому она хотела придать усталую покорность, но который слегка задрожал от нервного напряжения, она сказала: хочу, и прибавила: но я сама сварю его. Она встала с кресла и вдруг задержалась, проходя мимо Тертулиано Максимо Афонсо, как же нам теперь объяснить то, что произошло, мы соединяем слова, одни слова с другими, с теми, которые уже были использованы ранее, личными местоимениями, наречиями, глаголами, прилагательными, однако, как бы мы ни старались, как бы нам этого ни хотелось, мы всегда остаемся вне чувств, которые простодушно пытаемся описать, как описали бы пейзаж с горами вдали и зарослями кустарника у их подножия, а между тем дух Марии да Пас внезапно приостановил прямолинейное движение ее тела, будто ожидая чего-то, может быть, того, что Тертулиано Максимо Афонсо встанет и обнимет ее или нежно коснется ее руки, и так и произошло, сначала соединились их руки, потом они робко обнялись, она не подставляла ему губы для поцелуя, он не искал их, есть случаи, когда тысячу раз предпочтительней сделать меньше, а не больше, предоставив свободу действия интуиции, она лучше, чем рациональное мышление, сумеет найти истинный путь к счастью последующих мгновений, если, конечно, таковые наступят. Они медленно разомкнули объятие, она слегка улыбнулась, он слегка улыбнулся, но мы-то знаем, что Тертулиано Максимо Афонсо думал совсем о другом, о том, чтобы как можно быстрее убрать с глаз долой компрометирующие бумаги, поэтому он почти что вытолкнул ее в кухню: иди, сделай кофе, а я пока приведу в порядок царящий тут хаос, и тогда произошло невероятное, словно бы не придавая значения вырвавшимся у нее словам или не понимая их глубинного смысла, она вдруг прошептала: хаос – это порядок, который нужно расшифровать. Что, что ты такое сказала, спросил Тертулиано Максимо Афонсо, который уже успел спрятать список. Я сказала, что хаос – это порядок, который нужно расшифровать. Где ты могла прочитать или услышать такую мысль. Нигде, она пришла мне в голову только что, не думаю, что я где-то что-то такое слышала или читала. Но как ты могла сказать такую фразу. А она что, какая-нибудь особенная. Конечно. Не знаю, может быть, такое пришло мне в голову потому, что в банке мы работаем с цифрами, а цифры, когда они перемешаны, перепутаны, могут показаться постороннему человеку хаосом, но в них присутствует скрытый порядок, я думаю, что цифры сами по себе не имеют никакого смысла вне порядка, который мы в них вносим, все дело в том, чтобы такой порядок найти. Но здесь нет цифр. Зато есть хаос, ты же сам сказал. Здесь только несколько разбросанных видеокассет, и ничего больше. Как ничего, а образы, которые скрыты там, в них, их сцепление, составляющее какую-нибудь историю, иначе говоря, порядок, если мы их разъединим, они станут хаосом, соединяя их, мы вносим порядок в хаос, пробираемся сквозь хаос, внося в него определенный порядок. Идеологические знаки, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, не вполне уверенный, что подобное упоминание тут кстати. Да, идеологические знаки, если тебе так хочется. Кажется, ты не очень-то мне веришь. Не важно, верю или нет, кто тебя знает, что тебе надо, чего ты добиваешься. Мне никак не понять, как тебе могла прийти в голову такая потрясающая мысль, идея порядка в хаосе, который можно распознать изнутри. Ты хочешь сказать, что все эти месяцы нашего знакомства ты не считал меня достаточно умной, способной порождать идеи. Что ты, речь совсем не о том, ты отнюдь не глупа, и все же. И все же, можешь не заканчивать фразу, я не так умна, как ты, у меня нет высшего образования, я скромная банковская служащая. Не надо иронизировать, я никогда не думал, что ты глупее меня, я только хочу сказать, что тебе в голову пришла замечательная идея. Ты от меня такого не ожидал. Откровенно говоря, нет. В отличие от тебя, я не историк, но мне кажется, что наши далекие предки только после того, как у них начали появляться идеи, сделавшие их умными, стали достаточно умными для того, чтобы порождать идеи. Час от часу не легче, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, теперь ты стала сыпать парадоксами. Пока ты еще не превратился от удивления в соляной столп, пойду сварю кофе, улыбнулась Мария да Пас и, уже идя по коридору, ведущему в кухню, добавила: внеси порядок в хаос, Максимо, внеси порядок в хаос. Список с именами был немедленно положен в ящик и заперт на ключ, кассеты убраны в соответствующие коробки, как и фильм «Параллель террора», остававшаяся еще в видеомагнитофоне, никогда еще не удавалось так быстро упорядочить хаос с тех пор, как существует мир. Но опыт подсказывает нам, что всегда остаются какие-то несвязанные концы, бывает, что по дороге проливается молоко, а в сомкнутых рядах воинов образуется опасный прорыв, по отношению к рассматриваемой нами ситуации это означает, что Тертулиано Максимо Афонсо уже понял, что проиграл сражение, даже не начав его. Его глупейшая речь об идеологических знаках и метко нанесенный ею удар, ее фраза о том, что в хаосе существует порядок, поддающийся постижению, изменили ситуацию таким образом, что теперь он совершенно не в состоянии сказать женщине, готовящей в кухне кофе: наши отношения изжили себя, если захочешь, мы можем остаться друзьями, но только друзьями, или: мне очень больно говорить тебе это, но я уже не нахожу в себе прежних чувств, или: было хорошо, было очень хорошо, моя дорогая, но, к сожалению, теперь все кончено, впредь ты будешь жить своей жизнью, а я своей. Тертулиано Максимо Афонсо припоминал все подробности их беседы, пытаясь понять, где его тактика дала сбой, если у него вообще была какая-то тактика, возможно, он позволил себе пойти по линии наименьшего сопротивления и просто следил за изменениями настроения Марии да Пас, будто за очагами пожара, гася их по мере того, как они возникали, и не замечая, что больше всего полыхает прямо под ним. Она с самого начала чувствовала себя более уверенно, чем я, подумал он и ясно увидел причину своего поражения, дело в том, что он был смешон со своими растрепанными волосами, небритой щетиной, стоптанными тапками, мятой пижамой, небрежно запахнутым халатом, важные жизненные решения следует принимать, имея безукоризненный вид, при галстуке и в начищенных ботинках, тогда можно высокомерно сказать с чувством оскорбленного достоинства: если мое присутствие вам неприятно, сеньора, не трудитесь сообщать мне об этом и уйти не оглядываясь, оглядываться очень опасно, того и гляди превратишься в соляной столп и растаешь при первом же дождике. Но теперь Тертулиано Максимо Афонсо должен разрешить другую проблему, для чего ему потребуется огромный такт, дипломатичность, способность маневрировать, которой он до сих пор был лишен, поскольку, как мы видели, инициатива с самого начала находилась в руках Марии да Пас, с того момента, когда она, войдя, бросилась обнимать своего любовника, словно пытаясь удержаться на поверхности, чтобы не пойти на дно. Обо всем этом вспоминал Тертулиано Максимо Афонсо, в душе которого боролись восхищение, неприязнь и опасная нежность. Казалось, она вот-вот утонет, но как стойко она держалась. Главная проблема состояла в том, чтобы ни в коем случае не оставлять Марию да Пас одну в гостиной. Представим себе, что вот она принесла кофе, кстати, почему она так долго возится, кофе можно приготовить за три минуты, сейчас его уже не надо процеживать, представим себе, что они мирно его выпьют, а потом она скажет, скрывая или даже не скрывая своих намерений: приведи себя в порядок, а я пока посмотрю какой-нибудь из твоих фильмов, может быть, найду в нем идеологический знак, и представим себе, что злодейка судьба подсунет ей в образе портье из кабаре или банковского служащего двойника Тертулиано Максимо Афонсо, представим себе, как Мария да Пас закричит: Максимо, Максимо, иди скорей, смотри, актер точь-в-точь как ты, да и санитара тоже можно назвать как угодно, божественным провидением, братом милосердия, добрым самаритянином, но только не идеологическим знаком. К счастью, этого не случится, Мария да Пас принесет кофе, в коридоре уже слышны ее шаги, на подносе стоят две чашки и сахарница, а еще вазочка с печеньем, чтобы побаловать желудок, а потом все произошло так, как Тертулиано Максимо Афонсо и мечтать не смел, они молча выпили кофе, но их молчание было дружеским, а не враждебным, словно молчание хорошо понимающих друг друга супругов, и Тертулиано Максимо Афонсо почувствовал себя наверху блаженства, когда она сказала: пока ты приведешь себя в порядок, я приведу в порядок хаос на кухне, а затем оставлю тебя в покое, не стану мешать твоим занятиям. Какие занятия, не будем больше говорить о них, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, стараясь убрать с дороги сей камень преткновения и не отдавая себе отчета в том, что тут же заменяет его другим, который окажется еще трудней сдвинуть с места, как мы вскоре увидим. Поскольку Тертулиано Максимо Афонсо все-таки не хотел рисковать, он побрился, вымылся и оделся в считаные минуты и вошел в кухню, когда Мария да Пас только что кончила мыть посуду. И вот перед нами тихая семейная идиллия, когда мужчина вытирает посуду, а женщина ставит ее на полку, могло быть и наоборот, но по воле судьбы или рока, название сейчас не имеет значения, в какой-то момент произошло то, что произошло. Мария да Пас высоко подняла руки, чтобы поставить на полку какое-то блюдо, и бессознательно, а может быть, совершенно сознательно продемонстрировала свою тонкую талию мужчине, который оказался не в силах побороть искушение. Тертулиано Максимо Афонсо бросил кухонное полотенце и, уронив чашку, которая тут же разбилась вдребезги, обнял Марию да Пас в таком неистовом порыве, что у объективного зрителя не могло оставаться и тени сомнения в том, что сила любовной страсти при этом даже превосходила ту, о которой говорилось вначале. Вопрос, вечный больной вопрос состоит в том, окажется ли сие возвращение любви долговечным или же мы наблюдаем архиизвестное явление свечи, которая, догорая, вдруг вспыхивает высоким и нестерпимо ярким пламенем, нестерпимым потому, что оно последнее, а не потому, что наши глаза отвергают его, совсем наоборот, им бы хотелось завороженно созерцать его как можно дольше. Известная пословица гласит, что между двумя ударами дубины спина радуется, в данном случае, если мы позволим себе выразиться грубо, радуется именно дубина, дело в том, что хотя у нас теперь и нет особенной причины для лирических восторгов, но при виде упоительной радости, при виде наслаждения этих двоих, бросившихся на кровать в страстном порыве, крепко сцепившись ногами и руками, нам хочется почтительно снять шляпу и пожелать, чтобы у них так было всегда, друг с другом или с теми, с кем в будущем сведет их судьба, если вспыхнувшая сейчас ярким пламенем и растопившая их чувства свеча через мгновение навеки погаснет и они, растаявшие было, вновь затвердеют и разойдутся уже навсегда. И телами и мыслями. Тертулиано Максимо Афонсо думает о превратностях жизни, о том, что иногда, чтобы выиграть бой, необходимо потерпеть поражение, как это случилось теперь, когда выиграть, то есть повести разговор так, чтобы он закончился полным и окончательным разрывом, ему не удалось и, видимо, в ближайшем будущем не удастся, данную битву он проиграл, но зато он отвлек Марию да Пас от видеофильмов и воображаемого исследования идеологических знаков, здесь победа осталась за ним. Народная мудрость гласит, что всего не охватишь, так оно и есть, чаша весов нашей жизни постоянно склоняется то к выигрышу, то к проигрышу, проблема состоит в неспособности человека понять и правильно определить, чем он может пожертвовать и что ему необходимо приобрести, именно поэтому мир находится в том состоянии, в котором мы его видим. Мария да Пас тоже думает, но, поскольку она женщина, ее занимают вопросы более простые и существенные, она вспоминает, какой несчастной она себя чувствовала, входя в эту квартиру, уверенная, что покинет ее побежденной и униженной, но случилось то, о чем она и мечтать не смела, и вот она в постели с любимым, сколь многому еще предстоит ей учиться, если она до сих пор еще не поняла, как часто драмы и ссоры заканчиваются и разрешаются именно в постели, и не потому, что занятие сексом является панацеей от всех физических и моральных бед, хотя кое-кто думает именно так, а потому, что, пользуясь слабостью изнуренных любовными утехами тел, дух робко поднимает руку, прося разрешения войти и изложить свои доводы, если они, тела, в состоянии его выслушать. И вот в такие минуты мужчина говорит женщине или женщина говорит мужчине: мы совсем обезумели, какие мы дураки, а собеседник молчит с таинственным видом, если бы он заговорил, то сказал бы: это относится только к тебе, я всегда тебя жду. И хотя в такое трудно поверить, но полное невысказанных слов молчание может спасти то, что мы уже считали потерянным, оно подобно плоту, внезапно выплывающему из тумана по призыву моряков со спасительными веслами, компасом и запасом хлеба. Тертулиано Максимо Афонсо предложил: давай вместе пообедаем, если у тебя нет других планов. Конечно, давай пообедаем. А как твоя мама. Я сказала ей, что мне хочется немножко погулять в одиночестве и я, возможно, не вернусь домой к обеду. Ты это сочинила, чтобы прийти ко мне, так. Не совсем, я решила поговорить с тобой, уже выйдя из дому. Ну что же, мы поговорили. Ты хочешь сказать, спросила Мария да Пас, что у нас все будет как раньше. Конечно. Не очень-то красноречивым был Тертулиано Максимо Афонсо, но он сможет сказать в свое оправдание: я не успел, она бросилась ко мне с объятиями и поцелуями, потом я ее обнял, а потом мы очутились в постели, и тут началось такое. И это помогло, спросил неизвестный голос, которого мы давно не слышали. Не знаю, пожалуй, да. А теперь мы пойдем обедать. И не будете говорить. Говорить о чем. О ваших отношениях. Все уже сказано. Нет, не все. Все. Значит, тут прошли. Прошли. И ты уже не думаешь о разрыве. Там видно будет, оставим дню завтрашнему то, что ему по праву принадлежит. Хорошая философия. Самая лучшая. Знать бы только, что завтрашнему дню принадлежит. Когда он наступит, тогда узнаем. У тебя на все есть ответ. У тебя бы тоже на все был ответ, если бы тебе пришлось столько врать, как мне в последнее время. Значит, вы идете обедать. Идем. Что ж, приятного аппетита, а потом что. Потом я отвезу ее домой и вернусь. И будешь смотреть фильмы, да. Да, буду смотреть фильмы. Желаю удачи, сказал на прощание неизвестный голос. Мария да Пас уже встала, он слышал, как льется вода в ванной, раньше, закончив заниматься любовью, они вместе мылись под душем, но теперь ни он, ни она об этом не подумали, а может быть, подумали, но решили промолчать, есть моменты, когда лучше довольствоваться тем, что имеешь, чтобы не потерять все.

Был уже шестой час вечера, когда Тертулиано Максимо Афонсо вернулся домой. Сколько я потерял времени, думал он, открывая ящик, в который спрятал свой список и решая, с какого фильма начать просмотр, «В обнимку с удачей» или «Ангелы тоже танцуют». Но он так и не вставил их в видеомагнитофон и поэтому никогда не узнает, что его двойник, или, как сказала бы Мария да Пас, актер точь-в-точь как он, играл крупье в первом фильме и учителя танцев во втором. Внезапно он рассердился на себя самого за решение смотреть фильмы в строго хронологическом порядке, начиная с самого старого и кончая самым последним, и подумал, что было бы совсем неплохо внести в данный процесс какое-то разнообразие, покончив с рутиной. Посмотрю-ка я «Богиню сцены», сказал он себе. Не прошло и десяти минут, как появился его двойник, игравший теперь роль театрального импресарио. Тертулиано Максимо Афонсо испытал известное потрясение, очевидно, в жизни этого актера произошли важные перемены, если он играет одну из главных ролей, после того как ему пришлось побывать в течение последних лет и дежурным администратором в гостинице, и кассиром в банке, и санитаром, и портье в кабаре, и полицейским фотографом. Тертулиано Максимо Афонсо не выдержал и со всей возможной скоростью прокрутил пленку до конца, но, вопреки ожиданиям, не нашел в перечне актеров ни одного имени, совпадающего с его списком. Он вернулся к началу и прочитал имена исполнителей главных ролей, на которые вначале по привычке просто не обратил внимания, и вот что он увидел. Актера, исполнявшего роль театрального импресарио в «Богине сцены», зовут Даниел Санта-Клара.

Открытия, сделанные в выходные, являются ничуть не менее достоверными и ценными, чем те, что совершаются в так называемые рабочие дни. И в том и в другом случае автор открытия сообщает о нем своим помощникам, если они вместе с ним оставались на сверхурочную работу, семье, если она рядом, за неимением шампанского можно отметить счастливое событие бокалом игристого, дожидавшегося в холодильнике своего часа, а тем временем принимаются поздравления, записываются данные для получения патента и жизнь продолжается как ни в чем не бывало, доказав еще раз, что вдохновение, талант или просто удача не выбирают, чтобы проявить себя, какого-то определенного дня или места. Чрезвычайно редко человек, совершивший открытие, даже если он живет один и не имеет помощников, не найдет с кем разделить свою радость по поводу того, что ему удалось одарить мир светом нового знания. Еще более редкой, если не единственной, уникальной, является ситуация, в которой находится сейчас Тертулиано Максимо Афонсо, ему не только некому сообщить, что он открыл наконец имя актера, являющегося его копией, но, наоборот, он сделает все возможное, чтобы об этом никто не узнал. Он ни в коем случае не бросится звонить матери, или Марии да Пас, или коллеге-математику, не станет объяснять им, путаясь от возбуждения в словах: я нашел, я нашел, этого типа зовут Даниел Санта-Клара. В его жизни есть тайна, которую он желает тщательно скрывать от других людей, никто не должен даже подозревать о существовании его двойника, его копии. Опасаясь непредвиденных последствий, Тертулиано Максимо Афонсо будет, возможно, всю свою жизнь хранить в абсолютном молчании результаты проведенных им поисков, как их первой фазы, только что счастливо завершившейся, так и тех, которые могут иметь место в дальнейшем. Кроме того, по крайней мере до понедельника он обречен на полное бездействие. Он знает, что интересующего его человека зовут Даниел Санта-Клара, подобно тому, как он знает о существовании звезды Альдебаран, о которой ему неведомо ничего, кроме ее имени. Офис кинокомпании сегодня и завтра закрыт, не стоит даже пытаться позвонить им по телефону, в лучшем случае ответит дежурный охранник, который, скорее всего, скажет, позвоните в понедельник, сегодня мы не работаем. Я думал, что у кинокомпании не бывает ни воскресений, ни праздников, что у них каждый день съемки, особенно весной и летом, чтобы максимально использовать солнечный свет, принялся бы рассуждать Тертулиано Максимо Афонсо, чтобы продлить разговор. Ваш вопрос не ко мне, я всего лишь сотрудник охраны. Хорошая охрана должна быть в курсе всего. Мне за это не платят. Жаль. Вам еще что-то нужно, нетерпеливо поинтересовался бы охранник. Вы не могли бы сообщить, у кого я могу узнать информацию об актерах. Не знаю, я же вам сказал, я сотрудник охраны, позвоните в понедельник, раздраженно повторил бы мужчина, а то и добавил бы грубое словечко, которого вполне заслуживала назойливость его собеседника. Сидя в мягком кресле перед телевизором и глядя на ворох кассет, Тертулиано Максимо Афонсо вынужден был признать: другого выхода нет, придется ждать понедельника. И тут у него свело судорогой желудок, словно от внезапного страха. Спазм быстро прошел, но еще несколько секунд он ощущал неприятную дрожь, похожую на вибрацию струны контрабаса. Это могло быть предупреждением об опасности, и, чтобы отвлечься, он спросил себя, чем бы ему занять остаток выходных дней, конец субботы и все воскресенье, столько пустых часов, может быть, посмотреть оставшиеся фильмы, но из них он вряд ли получит новую ценную информацию, ну, увидит себя в роли, скажем, учителя танцев, пожарника, крупье, а то и карманника или, может быть, архитектора, учителя начальной школы, безработного актера, наглядится на свое лицо, свою фигуру, свои жесты, наслушается своего голоса до полного одурения. Он бы мог позвонить Марии да Пас, попросить ее прийти, если не сегодня, то завтра, но таким образом он связал бы себя своими собственными руками, уважающий себя мужчина не должен прибегать к помощи женщины, с которой он, хоть она этого еще и не знает, намерен расстаться. Тем временем одна мысль, которая и раньше мелькала у него в голове, но была оттеснена другими, более удачливыми, вышла на первый план: если ты обратишься к телефонной книге, сказал он себе, то сможешь узнать его адрес и тебе не придется больше звонить в кинокомпанию, а если тебе захочется, ты сможешь пойти посмотреть улицу и дом, где он живет, приняв, естественно, необходимые меры предосторожности, замаскировавшись, и тут внутри у него снова все сжалось. Этот человек явно не желает понять, как мудры наши чувства, они всегда начеку, завтра они напомнят: мы же тебя предупреждали, но тогда, скорее всего, будет уже слишком поздно. Тертулиано Максимо Афонсо листает телефонную книгу, руки его дрожат, он ищет букву С, немного назад, теперь немного вперед, вот она, наконец. Там указаны три абонента по фамилии Санта-Клара, но ни одного из них не зовут Даниел.

Разочарование оказалось не слишком сильным. Такой трудный поиск не мог так легко закончиться, это было бы просто смешно. Телефонная книга всегда являлась одним из первых инструментов расследования любого частного детектива или сколько-нибудь грамотного участкового полицейского, нечто вроде бумажного микроскопа, способного ввести подозрительную бактерию в поле зрения сыщика, правда и то, что на подобном пути определения личности не миновать шипов и неудач, многие имена повторяются, можно нарваться на бездушный автоответчик или недоверчивое молчание, или услышать столь частый обескураживающий ответ: этот сеньор здесь больше не живет. Первой и логически вполне обоснованной мыслью Тертулиано Максимо Афонсо было предположение, что пресловутый Даниел Санта-Клара не пожелал, чтобы его имя фигурировало в телефонной книге. Так делают некоторые влиятельные личности с высоким социальным положением, это считается защитой священного права на неприкосновенность частной жизни, подобным образом поступают предприниматели, финансисты, известные политики, звезды, планеты, кометы, метеориты кино, гениальные и глубокомысленные писатели, знаменитые футболисты, автогонщики Формулы-1, модели высокой и средней моды, а также и низкой, и, по еще более понятным причинам, преступники из различных криминальных сфер, все они предпочитают тайну анонимности, способную до некоторой степени укрыть их от нездорового любопытства. Особенно это относится к преступникам, даже в том случае, если их деяния принесли им определенную славу, мы никогда не найдем их имен в телефонном ежегоднике. Поскольку Даниел Санта-Клара, судя по всему, не был преступником, а также звездой, хоть и снимался в кино, причина отсутствия его имени в малочисленной группе лиц, носящих ту же фамилию, могла завести в тупик, выход из которого следовало искать путем логического рассуждения. Чем и занимался Тертулиано Максимо Афонсо, пока мы с заслуживающим серьезного порицания легкомыслием разглагольствовали о социальных категориях лиц, пожелавших фигурировать в особом конфиденциальном телефонном списке, являющемся в наши дни чем-то вроде Готского альманаха [3] * и служащем для регистрации новых форм знатности в современном обществе. Вывод, к которому пришел Тертулиано Максимо Афонсо, хоть и был вполне очевидным, все же достоин одобрения, ибо он доказывает, что, несмотря на умственное замешательство, мучившее в последнее время нашего преподавателя истории, он еще не потерял способности правильно мыслить. Имени Даниел Санта- Клара в телефонной книге нет, но это не означает, что у киноактера не может быть каких-то связей, например родственных, с кем-то из троих Санта-Клара, в ней представленных. Не исключено, что все они являются членами одной семьи, а также и то, что Даниел Санта-Клара проживает в одной из соответствующих квартир, а телефон, которым он пользуется, записан, скажем, на какого-нибудь покойного дедушку. Если мы вспомним, что в прежние времена детям, чтобы показать им, какая бывает неумолимая связь между ничтожностью причины и серьезностью следствия, рассказывали о сражении, проигранном только потому, что в какой-то момент у одного из коней отлетела подкова, то ход логического рассуждения, приведший Тертулиано Максимо Афонсо к вышеупомянутому выводу, не покажется нам более проблематичным и сомнительным, нежели тот, что содержится в сем поучительном эпизоде из истории войн, в котором виновной за поражение оказалась в конечном счете профессиональная несостоятельность кузнеца побежденного войска. Вопрос в том, какое решение примет теперь Тертулиано Максимо Афонсо. Возможно, тщательно проанализировав сию проблему, он предпочтет осторожную тактику медленного приближения к цели, предполагающую постоянную готовность к отступлению. Тот, кто теперь увидел бы, как он сидит в том самом кресле, в котором вступил в новую фазу своей жизни, сгорбившись, поставив локти на колени и обхватив руками голову, не смог бы себе даже представить ту мучительную работу, что совершается в его мозгу, он, словно шахматный гроссмейстер, обдумывает альтернативные ходы и взвешивает варианты, пытаясь сделать правильный выбор и учесть подстерегающие его опасности. Прошло уже полчаса, а он и не шелохнулся. Могло бы пройти и еще полчаса, но внезапно мы увидели, как он встал, пересел за письменный стол и открыл телефонную книгу на той самой странице. Совершенно ясно, что он принял наконец мужественное решение, с достойной восхищения смелостью отбросив осторожность и решившись на прямую атаку. Он набрал номер первого Санта-Клары и стал ждать. Никто не брал трубку, автоответчика не было. Он набрал второй номер, женский голос ответил: слушаю. Добрый день, уважаемая сеньора, прошу извинить меня за беспокойство, но мне хотелось бы поговорить с сеньором Дание-лом Санта-Кларой, мне сказали, что он проживает в этой квартире. Вы ошибаетесь, он здесь не живет и никогда не жил. Но фамилия. Это чистое совпадение. Я думал, может быть, вы из его семьи и могли бы помочь мне найти его. Я его даже не знаю. Кого. Ни его, ни вас. Простите, я не представился. Не надо, мне это неинтересно. Меня, наверное, ввели в заблуждение. Видимо. Спасибо за внимание. Не стоит благодарности. Прощайте, простите за беспокойство. Прощайте. Было бы вполне естественно, если бы после этого разговора, почему-то стоившего ему большого нервного напряжения, он бы немного подождал и пришел в себя, но получилось иначе. В жизни бывают моменты, когда нам вдруг становится все равно, проиграть десятку или сотню, когда нам важнее всего как можно скорей узнать окончательную сумму проигрыша, чтобы потом, если будет возможно, перестать об этом думать. Итак, третий номер был набран без промедления, мужской голос довольно грубо спросил: кто говорит. Тертулиано Максимо Афонсо почувствовал себя так, будто его застали на месте преступления, и пробормотал какое-то имя. Что вам нужно, спросил голос, он оставался недовольным, но, как ни странно, в нем не чувствовалось враждебности, бывают такие люди, которые, кажется, сердиты на все человечество, а на поверку оказывается, что у них золотое сердце. Но в данном случае, по причине необычайной краткости разговора, мы так никогда и не узнаем, сделано ли из сего благородного металла сердце этого персонажа. Тертулиано Максимо Афонсо выразил желание поговорить с сеньором Даниелом Санта-Кларой, мужчина ответил сердитым голосом, что никто с таким именем тут не живет, и разговор на том бы и закончился, вряд ли имело смысл еще раз упоминать о курьезном совпадении фамилий или возможности родственных связей, пытаясь получить искомую информацию, в подобных ситуациях вопросы и ответы обычно все те же: такой-то слушает, такой-то здесь не живет. Но в данном случае появилось нечто непредвиденное, мужчина с грубыми голосовыми связками вдруг вспомнил, что приблизительно неделю назад кто-то уже звонил и задавал тот же вопрос. Но это были не вы, голос совершенно другой, я хорошо различаю голоса. Нет, это был не я, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, которому вдруг стало страшно. А кто звонил, мужчина или женщина. Мужчина, разумеется. Да, конечно, мужчина, как же он сам не додумался, ведь как бы сильно ни отличались друг от друга мужские голоса, они еще больше отличаются от женских. Хотя, прибавил его собеседник, в какой-то момент мне показалось, будто он старается говорить измененным голосом. Поблагодарив, как полагается, за оказанное внимание, Тертулиано Максимо Афонсо положил трубку и вновь уставился на три фамилии в телефонной книге. Если какой-то мужчина звонил и спрашивал о Даниеле Санта-Кларе, то, следуя самой элементарной логике, он должен был поступить так же, как сам Тертулиано Максимо Афонсо, то есть набрать все три номера. Тертулиано Максимо Афонсо не знал, естественно, ответил ли ему кто-нибудь из первой квартиры, а немногословная женщина, с которой он говорил, бывшая, видимо, несмотря на нейтральный тон голоса, человеком недобрым, или она просто забыла, или не сочла нужным сообщать о предыдущем звонке, впрочем, возможно, в тот раз трубку взял кто-то другой. Поскольку я живу один, подумал Тертулиано Максимо Афонсо, мне все время кажется, что и другие живут так же. Он был потрясен новостью, что какой-то неизвестный тоже разыскивает Даниела Санта-Клару, он растерялся, как если бы ему необходимо было решить уравнения второй степени, а он вдруг забыл, как решаются уравнения первой степени. Кто бы это мог быть, спрашивал он себя, возможно, какой-нибудь кредитор, да, скорее всего, кредитор, артисты и литераторы обычно ведут беспорядочную жизнь, он, наверное, остался должен в каком-нибудь игорном заведении, и теперь его пытаются заставить платить. Тертулиано Максимо Афонсо где-то читал, что такие долги считаются долгами чести, и, хотя он не понимал, почему им отдается предпочтение перед другими долгами, он безоговорочно принимал данную несправедливость, поскольку к нему самому она не имела никакого отношения. Меня это не касается, думал он раньше. Но теперь ему бы хотелось, чтобы игорные долги не были делом чести, пусть они будут как все остальные долги, которые можно простить и забыть, как в старой молитве Отче наш, выражающей не только просьбу, но и надежду. Чтобы успокоиться, он пошел в кухню, сварил себе кофе и стал его пить, пытаясь подвести некоторые итоги. Надо обязательно позвонить еще раз по первому номеру, тут возможны два варианта, или мне ответят, что не знают человека с таким именем, и на этом дело закончится, или окажется, что он там живет, его позовут к телефону, и тогда я просто повешу трубку, мне важно только узнать его адрес.

Укрепив свой дух столь безупречным логическим рассуждением, закончившимся не менее безупречным выводом, он вернулся в гостиную. Открытая телефонная книга по-прежнему лежала на письменном столе, все три абонента по фамилии Санта-Клара были на месте. Он набрал первый номер и стал ждать. Он продолжал ждать и тогда, когда уже было ясно, что никто не возьмет трубку. Сегодня суббота, подумал он, возможно, они уехали. Он положил трубку, он сделал что мог, его нельзя обвинить в нерешительности или робости. Он посмотрел на часы, давно пора ужинать, но тоскливое воспоминание о мертвенно белых, словно саван, скатертях ближайшего ресторана, о жалких пластиковых цветочках в дешевых вазочках на столах, а главное, угроза нарваться на морского черта заставили его задуматься. В городе с пятимиллионным населением нет недостатка в ресторанах, их, скорее всего, несколько тысяч, и, даже если мы исключим, с одной стороны, шикарные, а с другой – низкопробные, у нас останется широкая возможность выбора, например то симпатичное заведение, где он сегодня обедал с Марией да Пас, но Тертулиано Максимо Афонсо не улыбалась перспектива в одиночестве вернуться туда, где он только что побывал с такой интересной женщиной. Итак, он решил никуда не идти, а поужинать дома чем придется и рано лечь спать. С кровати не пришлось даже снимать покрывало, она была в том же виде, как они оставили ее утром, скомканные простыни, смятые подушки, запах остывшей любви. Он подумал, что надо бы позвонить Марии да Пас, сказать ей что-нибудь приятное с улыбкой, которую она конечно же почувствует, находясь на другом конце провода, их отношениям вот-вот придет конец, но существуют неписаные законы деликатного поведения, которыми не следует пренебрегать, было бы проявлением крайней бесчувственности и даже непростительной грубости вести себя так, будто здесь, в этой квартире, этим утром не свершилось одно из тех благословенных действ, для которых кроме сна предназначено ложе. Надо быть не только мужчиной, но и кавалером. Тертулиано Максимо Афонсо обязательно последовал бы данному правилу, но тут, как ни странно, именно воспоминание о Марии да Пас вернуло его к навязчивой идее последних дней, к настойчивому желанию найти Даниела Санта-Клару. Нулевой результат попыток сделать это при помощи телефона не оставил ему другого выхода, как написать письмо в кинокомпанию, ведь лично он туда явиться не может, слишком велик был риск услышать от сотрудника, у которого он собирался получить информацию: как поживаете, сеньор Санта-Клара. Он мог бы замаскироваться, прибегнув к классическому набору – борода, усы и парик, но в таком виде он выглядел бы смешно и глупо, да и чувствовал бы себя, будто плохой актер в мелодраме прошлого века, благородный отец семейства или негодяй из последнего акта, и потом, он боялся, что жизнь сыграет с ним одну из своих шуточек, на которые она такая мастерица, и усы и борода отвалятся именно в тот момент, когда он станет спрашивать о Даниеле Санта-Кларе, а его собеседник захохочет и закричит, зовя остальных сотрудников: идите скорей, смотрите, умора, ну и розыгрыш, Даниел Санта-Клара спрашивает себя самого. Итак, письмо – это единственный способ, и притом самый надежный, для осуществления его конспиративных планов, но он, естественно, ни в коем случае не должен указывать в нем свое имя и свой адрес. О подобном направлении тактических ходов он думал уже давно, но до сих пор его мысли были столь смутными и неясными, что не являлись мыслями в полном смысле этого слова, скорее речь шла о некоем едва уловимом движении бессвязных обрывков идей, которые только теперь смогли наконец достаточно четко оформиться, поэтому мы и приводим их только здесь. Решение, принятое наконец Тертулиано Максимо Афонсо, поражает умопомрачительной простотой и абсолютной ясностью. Однако здравый смысл придерживается иного мнения, он уже тут и возмущенно спрашивает: как тебе могла прийти в голову такая мысль. Это лучшее и единственно возможное решение, твердо ответил Тертулиано Максимо Афонсо. Может быть, оно и лучшее, может быть, и единственное, но, если хочешь знать мое мнение, писать письмо от имени Марии да Пас и указывать ее адрес бессовестно. Почему бессовестно. Неужели ты сам не понимаешь. Ей будет все равно. Откуда ты знаешь, ты же еще не попросил у нее разрешения. На то имеются свои причины. Причины вполне известные. Мой дорогой, самоуверенность самца, тщеславие соблазнителя, надменность завоевателя. Я, конечно, самец, такова моя половая принадлежность, а вот соблазнителем я никогда не был, тем более завоевателем, если представить себе мою жизнь как книгу, то такие главы в ней просто отсутствуют. Подумаешь. Я никого не завоевываю, это меня завоевывают. А как ты ей объяснишь, для чего тебе надо писать письмо и просить информацию о каком-то актере. Я ей не скажу, что мне нужна информация об актере. А что же ты ей тогда скажешь. Что данное письмо имеет отношение к исследованию, о котором я ей уже говорил. Какому исследованию. Не заставляй меня вновь повторять все это. Ну хорошо, значит, ты считаешь, что тебе достаточно щелкнуть пальцами, и Мария да Пас моментально выполнит любой твой каприз. Я просто попрошу ее об услуге. Ваши отношения зашли в тупик, и ты потерял право просить ее об услугах. Но я не могу подписать письмо моим собственным именем. Почему. Неизвестно, к каким последствиям это может привести в будущем. А почему ты не хочешь подписаться вымышленным именем. Имя может быть и вымышленным, но адрес-то придется указать настоящий. Я продолжаю настаивать, что ты должен немедленно прекратить заниматься дурацкой историей с двойниками, близнецами, копиями. Может быть, и должен, но не могу, это сильней меня. Сдается мне, ты привел в действие страшную разрушительную машину, она уже приближается, она вот-вот на тебя наедет, предупредил его здравый смысл и, поскольку собеседник ничего ему не ответил, ретировался, качая головой, опечаленный результатами разговора. Тертулиано Максимо Афонсо набрал номер телефона Марии да Пас, возможно, трубку возьмет ее мама, и их короткий диалог станет еще одной комедией притворства, гротескной и в то же время не лишенной патетики. Мария да Пас дома, спросит он, я бы хотел поговорить с ней. А кто ее спрашивает. Друг. А как вас зовут. Скажите ей, что с ней хочет поговорить ее друг, она поймет. У моей дочери есть и другие друзья. Не думаю, что их так уж много. Много или мало, у каждого есть имя. Хорошо, скажите, что ее спрашивает Максимо. В течение шести месяцев их романа с Марией да Пас Тертулиано Максимо Афонсо очень редко звонил ей домой, еще реже к телефону подходила ее мать, но в ее словах и ее тоне всегда сквозила подозрительность, а в его словах – плохо скрытое нетерпение, возможно, потому что она знала об их отношениях меньше, чем ей бы хотелось, а его раздражало, что она знает хоть что-то. Все их предыдущие диалоги проходили приблизительно так же, с незначительными вариантами, может быть, они были менее напряженными, чем данный несостоявшийся разговор, несостоявшийся, потому что трубку взяла сама Мария да Пас, но все эти разговоры, как и многие другие, подобные им, могли бы фигурировать в качестве иллюстрации Взаимного Непонимания в книге Человеческих Отношений. Я думала, ты мне не позвонишь, сказала Мария да Пас. Как видишь, ты ошиблась. Твое молчание дало бы мне повод думать, что для тебя сегодняшний день не имел такого значения, как для меня. Он имел значение для нас обоих, но неодинаковое и по разным причинам. У нас нет достаточно точного инструмента, чтобы измерить данные отличия, если они и были. Я тебе все еще нравлюсь, спросила она. Конечно нравишься. Ты не очень-то радостно это говоришь, просто повторяешь мои слова. А почему они не должны устраивать меня, если они устраивают тебя. Потому что от повторения они становятся менее убедительными. Конечно, прими мои поздравления, тебе не откажешь в аналитическом уме и тонкой наблюдательности. Ты бы тоже так думал, если бы читал больше романов. Как я могу читать романы и прочую беллетристику, если у меня не хватает времени и на труды по специальности, по истории, сейчас я, например, штудирую фундаментальное исследование по месопотамским цивилизациям. Знаю, я видела его на твоем ночном столике. Ну вот. И все-таки я не думаю, что ты так уж занят. Если бы ты лучше знала мою жизнь, ты бы этого не сказала. Я бы ее знала, если бы ты мне позволил. Я говорю о своей профессиональной жизни. Думаю, если бы ты прочел какой-нибудь роман, он отнял бы у тебя меньше времени, чем исследование фильмов, сколько их тебе пришлось просмотреть. Тертулиано Максимо Афонсо совершенно не устраивало направление, которое приняла их беседа, она все дальше уклонялась от его цели, заключавшейся в том, чтобы как можно более естественным образом, словно бы невзначай, упомянуть о письме, а сейчас, уже во второй раз за сегодняшний день, словно в игре на быстроту реакции, Мария да Пас вновь подарила ему, поднесла на тарелочке повод для нужного хода. Но надо быть осторожным, как бы она не догадалась, что причиной его звонка был деловой интерес, а не желание поговорить о своих чувствах или хотя бы об удовольствии, которое они получили в постели, раз уж у него не поворачивается язык произнести слово любовь. Да, меня это действительно интересует, но не так сильно, как ты думаешь. Ты можешь ввести в заблуждение кого-нибудь другого, но только не меня, я-то видела тебя растрепанного, небритого, в халате и тапках среди вороха кассет, ты совершенно не был похож на того благоразумного добропорядочного мужчину, которого я до сих пор знала. Я же никого не ждал, сидел дома один, но, раз уж ты об этом заговорила, мне вдруг подумалось, что ты могла бы помочь мне скорее закончить исследование. Надеюсь, ты не собираешься заставить меня смотреть эти фильмы, такого наказания я не заслуживаю. Не беспокойся, я не столь жесток, надо просто написать письмо в кинокомпанию, попросить у них некоторые конкретные данные об организации системы проката, местонахождении кинотеатров, о среднем количестве зрителей на киносеансе, такие сведения мне бы очень пригодились и позволили быстрее сделать нужные выводы. Я не понимаю, какое отношение имеют к этому идеологические знаки, которые ты пытаешься выявить. Прямого отношения не имеют, но кое-что могло бы проясниться, почему бы не попробовать. Тебе виднее. Да, но тут есть одна маленькая проблема. Какая. Мне не хочется писать такое письмо. А почему бы тебе самому не зайти к ним, есть вещи, о которых лучше проговорить лично, я уверена, им будет приятно, что их фильмами интересуется преподаватель истории. В этом-то все и дело, я не хочу смешивать свою профессиональную и научную деятельность с исследованием совершенно из другой области. Почему. Трудно объяснить, возможно, из профессиональной щепетильности. Тогда мне не ясно, как тебе удастся преодолеть трудности, которые ты сам же и создал. А ты не могла бы написать такое письмо. Вот уж несуразная мысль, как же я могу писать о вещах, в которых разбираюсь так же мало, как в китайском языке. Тебе не придется ничего писать, я напишу письмо сам, но, с твоего разрешения, укажу твой адрес, чтобы в случае чего ко мне не приставали со всякими ненужными вопросами. И тогда не пострадает твоя честь, да и достоинство тоже. Не иронизируй, я же сказал, что поступаю так только из щепетильности. Да, понимаю. Ты мне не веришь, да. Верю, не беспокойся. Мария да Пас. Да, слушаю. Ты же знаешь, я люблю тебя. Знаю, когда ты мне это говоришь, а потом начинаю сомневаться, вдруг ты сказал неправду. Не сомневайся, я говорю правду. Ты мне позвонил, чтобы сказать, что любишь меня, или чтобы попросить написать письмо. Идея письма пришла мне в голову только что. Но ты уже и раньше об этом думал, не пытайся ввести меня в заблуждение. Думал, но очень смутно. То есть как, смутно? Да, смутно. Максимо. Я слушаю, дорогая. Я разрешаю тебе написать письмо от моего имени. Я очень тебе благодарен, тебе ведь все равно, это так просто. Жизнь, дорогой Максимо, кое-чему меня научила, я стала понимать, что ничто в ней не просто, и чем проще нам что-то кажется, тем оно оказывается сомнительней. Ты становишься скептиком. Насколько мне известно, скептиком никто не рождается. Значит, ты согласна, чтобы я написал это письмо от твоего имени. Мне придется подписать его, так. Нет, я сам изображу какую-нибудь подпись. Пусть она хоть немного будет напоминать мою. Мне никогда не приходилось заниматься подделкой почерка, но я постараюсь. Смотри, веди себя осторожно, когда кто-то начинает фальшивить, то неизвестно, чем это может закончиться. Фальшивить не совсем подходящее слово, ты, наверное, хотела сказать фальсифицировать. Спасибо за поправку, дорогой Максимо, я хотела употребить такое слово, которое могло бы выразить оба смысла. По-моему, слова, способного выразить оба эти понятия, фальшивить и фальсифицировать, просто не существует. Если существует действие, должно существовать и слово. Все наши слова имеются в словарях. Все словари, вместе взятые, не содержат и половины слов, которые нужны нам, чтобы понимать друг друга. Например. Например, я не знаю, какое слово могло бы выразить то смятение чувств, которое происходит сейчас во мне. Смятение чувств по поводу чего. Не чего, а кого. Меня, что ли. Да, тебя. Надеюсь, они не очень плохие. Там есть все, как в аптеке, но не беспокойся, я не сумею описать их так, как мне хотелось бы. Мы поговорим на эту тему как-нибудь в другой раз. Ты хочешь сказать, что наш сегодняшний разговор закончен. Я такого не говорил, я имел в виду нечто совершенно другое. Да, я не права, прости. Но, откровенно говоря, нам следовало бы поставить здесь точку, между нами возникло очень высокое напряжение, при каждой фразе вылетают искры. Мне этого не хотелось. Мне тоже. Но так вышло. Да, так, тогда давай попрощаемся, как пай-детки, пожелаем друг другу доброй ночи и счастливых снов, до скорого свидания. Позвони мне. Обязательно. Мария да Пас. Да, я слушаю. Я тебя люблю. Ты это уже говорил.

Положив трубку, Тертулиано Максимо Афонсо провел рукой по вспотевшему лбу. Он достиг своей цели и мог чувствовать себя удовлетворенным, но их долгий и трудный диалог, по сути дела, вела она, хоть это и не всегда было явным, он же все время оказывался униженным, в словах, которые они говорили друг другу, на первый взгляд не содержалось ничего, что могло бы его обидеть, но с каждым словом он все более явственно ощущал горький вкус поражения. Он добился своего, победил, но он понимал, что его победа в значительной степени иллюзорна, каждое из его достижений можно рассматривать как чисто механическое следствие тактической уступки противника, наводящего, чтобы его завлечь, золотые мосты, размахивающего праздничными знаменами под звуки барабанов и труб в тех местах, где он мог почувствовать себя окруженным, попавшим в ловушку. Чтобы достичь своей цели, он попытался опутать Марию да Пас сетью расчетливо выстроенных доводов, но на поверку узлы, которыми он намеревался связать ее, ограничили свободу его собственных действий. В течение шести месяцев их романа, не желая поступаться своей свободой, он осмотрительно не пускал Марию да Пас в свою личную жизнь, а теперь, когда он решил разорвать их отношения и ждал только подходящего случая, ему пришлось не только просить у нее помощи, но и делать ее участницей событий, о которых она не могла даже догадываться. Здравый смысл назвал бы его бессовестным обманщиком, но он тут же возразил бы ему, что положение, в котором он сейчас находится, является уникальным, единственным в своем роде, не имеющим прецедентов и, следовательно, лишенным выработанных предшествующей практикой моральных норм, ни один закон не предусматривает неслыханного случая удвоения людей, и поэтому он, Тертулиано Максимо Афонсо, вынужден все время экспериментировать, изобретая тактические ходы, правильные или не очень, способные привести его к цели. Письмо является одним из таких ходов, и если в данном случае ему пришлось злоупотребить доверием женщины, утверждающей, что она его любит, то преступление не столь уж и велико, многие вели себя гораздо хуже, и никто не подвергал их общественному осуждению.

Тертулиано Максимо Афонсо вставил лист бумаги в пишущую машинку и задумался. Надо, чтобы казалось, будто письмо написала почитательница, но при этом не перегнуть палку, поскольку Даниел Санта-Клара отнюдь не является кинозвездой первой величины, прежде всего необходимо выполнить обычный ритуал и попросить портрет с автографом, хотя Тертулиано Максимо Афонсо важнее всего узнать его адрес и его настоящее имя, Даниел Санта-Клара, судя по всему, псевдоним человека, которого, кто его знает, тоже, может быть, зовут Тертулиано. Отправив письмо, нужно будет ждать ответной реакции, тут возможны два варианта, либо ответ с искомой информацией придет от самой кинокомпании, либо она сообщит, что не уполномочена давать подобные сведения и передаст письмо соответствующему актеру. Правильно ли я рассуждаю, спросил себя Тертулиано Максимо Афонсо. Подумав немного, он пришел к выводу, что второй вариант является наименее вероятным, вряд ли обладающее большим профессиональным опытом и уважающее себя предприятие станет обременять своих актеров дополнительной нагрузкой и тратами, связанными с ответом на письма и посылкой фотографий. Хоть бы так случилось, пробормотал он, все провалится, если этот Даниел Санта-Клара лично пришлет ответ Марии да Пас. Ему вдруг представилось, что построенный с таким трудом, миллиметр за миллиметром, карточный домик может сейчас рассыпаться, но административная логика предполагает скорее другой вариант, подумал он, успокаиваясь. Сочинение письма оказалось делом нелегким, соседка с верхнего этажа более часа слышала стук машинки. В какой-то момент зазвонил телефон и звонил долго, настойчиво, но Тертулиано Максимо Афонсо не взял трубку. Наверное, это была Мария да Пас.